Буря в стакане - Лалла Жемчужная

заботиться. Андрей принимал эти условия игры, это внимание, и реагировал на них так, как ребенок реагирует на родителя. Но при этом оба они знали: когда придет время, они по-взрослому друг друга поддержат и выслушают.

Крякнул телефон, экран загорелся. Превью сообщало: «witch_anna написала сообщение:…» – и эти слова вызвали у Андрея душевный трепет. Нет, баста! Он смахнул облачко с экрана и пошел одеваться. Слишком уж этот разговор был чудным. Нужно проветрить голову и найти, наконец, в себе желание заблокировать эту «ведьму».

***

Мир переменился. Обычно здесь ожидается, что какие-то внешние факторы его изменили: война, революция, новое правительство, хотя бы локальный переезд на новое место. Но нет, внешне все было по-старому: те же шторы, тот же паркет, тот же узкий коридор с дверями в две комнаты, на кухню и в ванную. По-прежнему над входом висела старая, советская еще подкова, оставшаяся от отца. К слову, родные были живы-здоровы и регулярно звонили, спрашивали – как сын/внук/брат поживает в столице. Однако мир все-таки изменился. И началось все с уточнения от одной Ведьмы, что философский роман – это не фантастика.

Андрей запутался. Он убеждал себя, что сможет заблокировать странную собеседницу в любой момент, едва только он поймет, что нездоровое перевесило здравое в их общении. Спустя какое-то время он осознавал, что занимается самообманом: изначально их коммуникация была больной, как ОРВИ – внезапной и прилипчивой. После же мужчина говорил себе: «Нет, она просто хотела обратить на себя мое внимание, так-то она нормальная, начитанная девушка!», – а потом задумывался, а девушка ли? Читающая Манна, Стейнбека и Шоу, рассуждающая о разных направлениях философии и признающаяся, что не любит любовные романы. Вдруг по ту сторону сидит парень, какой-нибудь странный маньяк, которому нравится именоваться Анной и сводить с ума художников? А кто сказал, что он сходит с ума?..

Академические формы тел стали отвратительны. Правильные конечности, руки-ноги-торсы, реалистичные в своей передаче картины и эскизы – все это доводило теперь Андрея до тошноты. В правильности, в реализме и, тем более, гиперреализме он видел мертвенность, чуть ли не ощущал смрад навеки застывших форм. В них не было чувственного, казалось ему, но буквально тут же его взгляд художника натыкался на альбомы, в которых таились репродукции картин Эль Греко и Тициана. Тогда Андрей себя одергивал: конечно, нет! Это современное искусство потеряло душу, саму ее эссенцию, которая должна придавать живописи дыхание, внутреннее свечение, наполненность. Недостаточно запечатлеть тело, изобразить его достоверно точно – необходимо заставить сиять самые глаза, заставить краски жить так, как живет действительность. Даже еще реальнее!

А потом Андрей словно бы просыпался, и все такие размышления, которые он записывал и изливал своей Ведьме, начинали казаться ему сентиментальным бредом. Да и с каких пор она стала его Ведьмой? Но даже в самом трезвом состоянии рассудка он не мог усомниться в том, что она принадлежит ему, что он ею владеет, как владеет каждой из своих картин. В сущности, эта собеседница превратилась для него в некий образ, который преследовал его наяву и во снах, к которому Андрей обращался, когда чувствовал внутреннюю потребность в обсуждении какого-то явления. В минуты ясности он понимал, что любит, что его чувство очень странно и изуродовано, направлено не на реального человека, а на профиль в социальной сети, на черные ниточки электронных слов.

Не сотвори себе кумира – гласила одна из заповедей, но именно кумиром стала для Андрея черная кошка на аватарке. Раньше он не обращал внимание на бездомных животных в своем дворе, теперь же вдруг заметил, что целый выводок черных котов живет в подвале его дома. И каждого теперь он приветствовал, каждому при встрече улыбался словно идолу, вспоминая о Ведьме.

Андрей уже не сомневался, что тут была замешана какая-то магия: иной раз они угадывали сны друг друга, мысли, ощущения. По крайней мере, собеседница угадывала о нем. Так, однажды он снова проснулся среди ночи, вдохновленный причудливым образом звездной фигуры. Мужчина сразу же постарался его зарисовать, потратил на это не менее десяти листов и двух часов. А поутру получил сообщение: «Попробуйте поиграть со взглядом. Взгляд у вас выходит как-то мертво», – и это было поистине фантастично! Андрей даже проверил свой профиль, где делился работами и, порой, жизнью: вдруг он ночью, в забытьи, сделал публикацию с эскизами? Нет, последний пост – две недели назад, когда еще ум его был здрав и не знал странного волнительного волшебства.

Андрей спросил тогда, как Ведьма догадалась о его ночных призраках. «Я про картину, где вы изобразили бездомного у калитки собора. Я вас смутила?», – и, хотя не было, как всегда, ни смайла, ни дурацкой скобочки в конце сообщения, он почувствовал лукавую улыбку и иронию. Конечно, она говорила о его новых эскизах, но решила излишне не пугать и приплела его старую работу. Андрей, ради поддержания беседы, проверил своего «Бездомного». И эта картина, написанная пару месяцев назад, повергла его в ужас: тусклая, мертвая, у человека глаза, как у дохлой рыбы. В ней не было эмоции, жизни.

Работал он на автопилоте: смотрел, как рисуют в студии неучи, слушал их претензии и нытье, насквозь пропитанные ожиданием какого-то откровения, чуда. Им казалось, что создавать легко, что это вдохновение, и от этого Андрею хотелось истерически смеяться этим простакам в лицо. Вдохновение! Оно виделось чем-то удивительным, красивым, поднимающим до небес и радующим, ласкающим самую душу. Нет! Андрей знал, что это алчный зверь, грызущий кости творца, пожирающий его ум, лишающий покоя даже тогда, когда от безумия автора отделяет один только сон. Вдохновение приводит за собой сном беспокойных духов-образов, которые поджидают за каждым углом, в каждую трещинку подкладывают напоминание о себе. От него сводит зубы, от него тошнит.

И все же, в наивности его учеников была какая-то чистота, ясность. И она позволяла снова зарыться в понятные, выверенные законы и правила изобразительного искусства. Те часы, которые Андрей проводил в студии за преподаванием, стали еще более ценны. Вдобавок, он не мог пользоваться телефоном, и это помогало вполне успешно делать вид, будто у него нет никакой странной собеседницы, которая читает его сны, как книгу.

Их разговоры никогда не касались объективной реальности и оставались в плоскости книг, картин, истории, снов – словом, где-то в поле духа и духовности. Почему-то по умолчанию табуированными оказались разговоры о погоде, о планах на вечер, о прошедшем дне, о работе или досуге. Самое больше, могли обмолвиться о только прочитанной книге или коллеге, который