Офицер по вопросам информации - Марк Миллз

Война как туризм, подумал Макс. Что ж, есть и такой путь попасть на нее, и, наверное, он не лучше и не хуже, чем любой другой.

— Мальта многое может предложить, — сказал он. — Когда будет окончательно дописана история войны, эта небольшая скальная шишка в середине Средиземного моря станет большой фигурой.

— Если вы взываете к моему тщеславию, это может сработать.

Макс издал короткий громкий смешок, который привлек взгляды артиллеристов за соседним столиком. Пембертон застенчиво улыбнулся, явив в широкой улыбке безукоризненные зубы. Любимец женщин и воплощение чувства юмора.

«Прекрасный объект для Розамунды, — подумал Макс. — Она никогда не простит мне, если я лишу ее права первой отказаться».

Пембертон объяснил (с тем уровнем откровенности, которой он скоро научится избегать), что ему надоело перемещаться с места на место, пользуясь покровительством своего дяди, большой величины в военном ведомстве.

— Я должен предупредить вас, что он будет отнюдь не в восторге.

— Тогда объясните ему, что Мальта уже спасла вам жизнь. Гидросамолет, на котором вы должны были вылетать прошлой ночью, пропал.

— Пропал?

— Мы думаем, был сбит рядом с Пантеллерией. Там располагается станция радиопеленгации и эскадрилья «сто девятых». Точно мы ничего не узнаем, пока не услышим, что скажет по этому поводу «Радио Рима». Конечно, они несут полно ерунды, но мы неплохо научились извлекать крупицы истины, полезные нам.

Пембертон долго смотрел на стоявшую перед ним чашку кофе, прежде чем поднять глаза.

— Вчера я обедал с одним пилотом. Познакомился с ним через Алекса. Это Дуглас Питт.

Макс никогда не слышал о Питте — ребята с гидропланов, находящихся в бухте Калафрана, держались особняком от других пилотов. Они постоянно были в полетах, покрывая две тысячи миль между Александрией и Гибралтаром по ту сторону Средиземного моря, с остановкой на Мальте — одиноком аванпосту союзников во враждебном море, которое контролировали нацисты.

— К этому придется привыкнуть.

Взгляд Пембертона остановился на Максе, требуя объяснений.

— Послушайте, я бы соврал, сказав, что сегодня потери относительно невелики. Люди… ну, сегодня они здесь, а назавтра их уже нет.

Когда Пембертон заговорил, в его голосе слышалась легкая нотка раздражения.

— Это не значит, что мы должны забывать их.

На самом деле так и есть, подумал Макс. Если вы все время будете думать о тех, с кем общались, то не сможете действовать. За первый год он написал четыре искренних письма семьям троих мужчин и одной женщины, которых хорошо знал. За минувший год он больше не написал ни одного такого письма.

— Да, ты, конечно, прав.

Пембертону придется искать свой собственный путь, предполагая, что он проживет достаточно долго, чтобы проложить его.

— Так вот, скажи мне, что ты знаешь о Мальте?

— Я знаю о Вере, Надежде и Любви.

— Все знают о Вере, Надежде и Любви; газеты у нас дома окружают славой в народном сознании имена трех Глостерских гладиаторов. Смысл этой истории в том, что отчаянию и бедствиям противопоставляется отвага, и читатели в своих домах возвращаются памятью к лету 1940 года. Когда Гитлер легко прошелся по Северной Европе, словно это была игровая площадка у его дома, маленький островок в Средиземном море с тремя устаревшими бипланами отважно выступил против всей мощи итальянской региа аэронавтика, а самолеты пилотировали летчики, едва научившиеся летать.

Вот так и рождается миф. Надо только немного помочь ему.

— На самом деле их было шестеро.

— Шестеро?

— Да, Глостерских гладиаторов было шестеро. И еще группа в резерве.

Пембертон нахмурился:

— Я не понимаю.

— В небе одновременно никогда не находилось больше трех самолетов, остальные были непригодны.

Эти имена были вычеканены, а затем тихо стерты предшественником Макса, и потом поддерживались только горячим католицизмом мальтийцев.

— Это часть того, что мы делаем в информационном отделе.

— Это не те слова, которые нам хотелось бы употреблять. Я говорил вам, что вы совершенно независимы.

— Ну да. Как бы не так.

Макс заметил тревожный блеск в искреннем взгляде молодого человека. Шесть месяцев назад он легко отступил бы и дал Пембертону возможность делать выводы самому, но сейчас, когда крепость Мальты висела на волоске, он не мог позволить себе такой роскоши. Ему было нужно, чтобы Пембертон с первого же дня крепко сидел в седле.

— Послушайте, никто из нас не пытается подавить дух народа. На этом рынке активно действуют гунны и итальяшки. — Он сконструировал улыбку, на которую Пембертон вежливо ответил. — Вы блестящий молодой человек, так что я собираюсь какое-то время поберечь вас и объяснить вам, каким образом это произойдет.

Он начал с урока истории отчасти потому, что в досье Пембертона упоминалось, что тот получил уважаемую вторую степень по этой теме в Вустерском колледже в Оксфорде.

Лучше всего, объяснил Макс, воспринимать данные в отечественных газетах о «верной маленькой Мальте» с некоторой осмотрительностью. Когда в июне 1940 года сложились враждебные отношения с Италией и дутый цезарь протянул руку Гитлеру, Мальта была куда более разделенным островом, чем это старалась представить британская пресса. Мальта предложила себя в распоряжение Британской империи в 1800 году, но полтора столетия спустя многие хотели разорвать эти отношения, потому что всем сердцем жаждали обрести независимость от метрополии. За столом в правительственном совете напротив националистов сидели конституционалисты, защитники своеобразного колониализма. Их не только было численно больше, но они еще и ощущали поддержку семьи Стрикленд, которая эффективно контролировала мальтийскую прессу, выпуская два ежедневника: «Таймс оф Мальта» и ее независимого двойника «Ил-Берга».

И когда первые итальянские бомбы посыпались на остров, нанеся серьезный урон той близости, которую многие мальтийцы испытывали к своим ближайшим соседям — до них было рукой подать к северу через синие воды Средиземного моря, — они стали чувствовать ложь за сто шагов, и многих обеспокоила трепотня Стрикленда, потому что они знали: их тянут к британскому истеблишменту.

Посему информационный отдел стал предлагать для потребления читателям в «Дейли ситуэйшн рипорт» и еженедельном бюллетене коктейль из холодных, строгих и практически беспристрастных фактов. В сущности «Дейли ситуэйшн рипорт» представлял собой ведомость, в которой выставлялись оценки. Сколько их бомб нашли свои цели? И сколько самолетов потеряли мы и они во время ежедневных налетов? Тут, конечно, были и конфликтные ситуации, когда цель приписывали себе и артиллерия, и авиация. В дикой сумятице налетов на Гранд-Харбор кто мог с абсолютной уверенностью утверждать, был сбит врезавшийся в воду пикирующий бомбардировщик «Штука» зенитным огнем или «харрикейном», севшим ему на хвост?