Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

В гроб он старался не заглядывать.

– Несколько было, – заметил тот, что в куртке, присаживаясь на крышку. – Одному не вытащить. Хотя зачем он вытаскивал? Мог бы и там, внизу... или неудобно?

– Димка, ты не гадай, ты работай, – огрызнулся четвертый, до того бывший неподвижным и молчаливым. – Короче, Иванченкова Серафима Ильинична, пятьдесят пятого года рождения. Умерла пять дней назад... похоронена два дня...

Он склонился над вывернутым крестом.

– Тело незаконно эксгумировано...

Толстая. Тело повернулось на бок, уперлось животом в боковину гроба, и теперь локоть торчал.

– Писать – голова отрезана или голову отрезали? Или вообще отчленили?

– Пиши как-нибудь, потом разберемся, – рявкнул четвертый. – У нее и в груди кол имеется.

– Осиновый?

– А я что тебе, лесничий? Может, и осиновый... Димыч, слушай, мне кажется или от нее чесноком пахнет?

– Господи, господи... вандалы-то какие! Вандалы!

– Я ее нюхать не собираюсь!

– Оба, да ей в рот головку запихнули! Поглянь!

– Да иди ты! Гражданин, распишитесь тут. И вот тут. Да. И вы тоже. С телом что? Ну закопайте. Священника? Ну позовите, если охота... а что мы? Мы протокол составили, дело заведем, но...

Дальше галке стало неинтересно слушать.

«Мое почтение Вашей милости. Сегодня я получил письмо с приглашением приехать в город, называемый Грейт-Стаутон, для обнаружения людей, питающих злые намерения, коих я называю ведьмами (хотя до меня доходили слухи, что ваш викарий, по своему невежеству, настроен против нас). Тем скорее я намереваюсь приехать, чтобы услышать его необычное суждение об упомянутых персонах. Я знавал одного священника в Саффолке, который также проповедовал против их поисков с церковной кафедры, а потом был вынужден (по распоряжению судебной комиссии) с той же кафедры от своих слов отказаться. Я очень удивлен тем, что находятся люди (к тому же из числа священников), чьей обязанностью является ежедневно напоминать о грозящих ужасах всякому отступнику, который встает на сторону сих злонамеренных людей против истцов короля, вместе со своими семьями и состоянием пострадавших. Я намерен нанести визит в Ваш город неожиданно. На этой неделе я должен поехать в Кимболтон, но десять шансов против одного за то, что я окажусь в Вашем городе раньше. Однако не прежде, чем узнаю, много ли у Вас приверженцев такой скотинки и готовы ли жители оказать нам хороший прием и гостеприимство, как и в других местах, где доводилось нам бывать. Если же нет, то я махну на Ваше графство рукой (а я еще ни в какой части его не приступил к делу) и отправлюсь туда, где мне не будут чинить препон, а встретят со словами благодарности и заплатят хорошее вознаграждение. За сим откланиваюсь и остаюсь Вашим покорным слугой.

Мэтью Хопкинс»[2].

Дорога пылила. Дорога щедро подбрасывала под колеса колдобины и ямы, желтые валуны и черные трещины. Дорога издевалась над Мэтью.

– Скоро уже? – зевая во всю пасть, поинтересовался Стерн.

– Скоро.

– Когда?

– Отстань.

Мэтью Хопкинс стянул с головы шляпу и утер лоб. Жарило. Солнце – дьявольское око – добавляло мучений: пробираясь сквозь плотную ткань, кусало плечи да плавило тело. Щедро тек пот, привлекая рои гнуса, и в слаженном его гудении Мэтью снова слышались голоса.

Ведьмы. Снова ведьмы. Безумие мира, тлен души его, гниль преисподней, что, прорываясь исподволь, выплескивалась тьмою, отравляя все сущее. Сколько же их? Не одна, не две, не десять и не сто даже – тысячи тысяч, бессчетное множество тварей. И порой Мэтью начинало казаться, что усилия его – слабые человеческие потуги – тщетны.

– Жарко, – прервал размышления Стерн. Он выбрался из возка взопревший и красный, со следами расчесов на физии. Спрыгнул, потянулся, прихвативши руками за поясницу, и пояснил: – Ноет. К грозе. Поспешить бы.

Нэн послушно хлестанула кобылу веткой. Прибавил шагу и вислобрюхий мерин, на котором подремывал Нил.

Гроза, значит... откуда гроза, когда на небе ни облачка? Впрочем, ответ был ясен: они, паскуды, чуют приход Мэтью и, как обычно, тужатся, силятся остановить неизбежное. Сначала жара и гнус, мелочи, каковые человека, духом крепкого, не остановят. А теперь вот гроза.

Когда ударили первые струи, хлесткие, ледяные, до Грейт-Стаутона оставалось еще мили две.

Гроза была страшна: небо ярилось, катало тучи, сталкивая друг с другом, высекая искры-молнии и рассыпая гул грома. Небо пороло землю. Водяные плети раздирали и красную глину, и серую пыль, мешая одно с другим. Небо желало стереть людей, каковые – упрямцы – продолжали ползти по узкой ленте дороги, прорываясь к лесу.

– Мама-мамочка... – немо хлопала губами Нэн. – Господи спаси...

Джон вторил, крестился криво, пытаясь знаком ветер обуздать. Взывал:

– Пресвятая Дева Мария, смилуйся...

А ветер рвал слова на клочья, швыряя в грязь. Скалился. Хохотал. Визжал на тысячи голосов. Хлестал лицо, грязными пальцами лез в рот, норовя добраться до нутра, вырвать, вывернуть, кинуть под колеса.

– Отступи! – слышалось Мэтью. – Отступи – и спасешься!

– Нет.

Он упрямо мотнул головой – шляпу унесло, мокрые волосы водорослями залепили лицо, затянули сеткой, вот-вот сомкнутся, повинуясь чужой, злобной воле, задушат.

Не бывать такому! Он сумеет, он выстоит, ибо чист духом и помыслами. Господь спасет. Господь милосерден. Господь всемогущ, и отродья тьмы не посмеют преступить волю его...

Белая молния расколола мир надвое, разрослась древом гнева, а следом, оглушая, ухнул гром.

– Мэтью...

Едва успел отскочить – мимо, одичалый, ошалелый, пронесся мул, на спине которого мешком бултыхался Нил.

– Лошадей! Лошадей держите!

Джон висел на поводьях, пытаясь справиться с кобылой.

Животные беззащитны перед дьяволом. Животные. Мэтью человек. Мэтью...

Еще одна молния ослепительной вспышкой, насмешкой, голосом из преисподней:

– Ничтожество! Отступи! Поклонись! Признай!

– Нет! – закричал Мэтью Хопкинс, захлебываясь водой и ветром. – Нет! Я не твой! Я не...

В спину ударило, сбивая наземь, и снова ударило, прошлось тяжестью кованых копыт, вминая в склизкую землю, прорезало тело ножами колес.