Птица и меч - Эми Хармон

Я НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ. Не могу произнести ни звука. Все, что у меня есть, — это мысли и чувства, краски и образы. Они теснятся во мне, не в силах выплеснуться в слова. Но, лишенная своих слов, я могу слышать чужие.

Мир полнится словами. Животные, птицы, деревья, даже трава — каждый наделен речью.

— Жизнь, — ликуют они.

— Воздух, — выдыхают они.

— Жар, — жужжат они.

Птицы взмывают в небо с пронзительным «Летать!», а листья машут им вслед и, разворачиваясь из почек, еле слышно шепчут: «Расти, расти». Я люблю эти слова. Они просты, в них нет ни обмана, ни вторых смыслов. И птицы, и деревья радуются оттого, что они есть. В глубине каждого живого существа пульсирует собственное слово, и я слышу их все до единого. Но сама не могу говорить.

Мама однажды рассказала мне, что Господь сотворил мир с помощью слов. Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двух сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь. Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову — чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она с помощью своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» — и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней дочери, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов.

Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, превосходили в жестокости животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь не имела смысла без любви.

Целитель мог излечить своих собратьев, если их настигал недуг, но не мог спасти их от самих себя. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Перевертыш проводит все больше времени в зверином обличье, окруженный лесными тварями, — пока тот не уподобился им окончательно и не забыл свою истинную суть. Пряха, любившая Перевертыша, обезумела от горя; она пряла и пряла, пока не оплела себя золотом с головы до ног, превратившись в драгоценную статую скорби. Рассказчица, осознав, что предвидела все это, поклялась никогда больше не произносить ни слова. А оставшийся в одиночестве Целитель погиб от разбитого сердца, которое не в силах был излечить.

Шло время, годы сливались в десятилетия, те — в века. Дети первых людей расселились по земле. Многие из них унаследовали дары своих предков, но это не были уже чистые способности к преображению или исцелению. Смешиваясь между собой, таланты видоизменялись и рассеивались, порождали новые или исчезали бесследно. Некоторые начали использоваться во вред.

Дальний потомок Перевертыша — король, который обладал даром превращения в дракона, — стал опустошать непокорные земли, убивая тех, кто не желал ему подчиниться, и сжигая их дома. Могущественный воин, который сам мечтал занять трон, лишил его жизни и тем заслужил благодарность запуганного народа. Став королем, он провозгласил, что все люди от рождения равны и тем, кто умеет преображать себя или вещи, исцелять или предсказывать будущее, отныне запрещено использовать свои способности, дабы избежать искушения возвыситься над прочими. Те, кого обуревали зависть и страх, согласились с ним, но некоторые воспротивились. Женщина, чей сын оправился от болезни только благодаря Целителю, возразила, что их таланты идут на пользу всем. Крестьянин, которому Рассказчик предсказал бурю и посоветовал собрать урожай раньше обычного, согласился с ее словами.

Но голоса страха и невежества всегда звучат громче — и Одаренные пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей заживо замуровывали в камни площадей, пока благословленные небом люди не начали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга.

Воин, ставший королем, передал трон сыну, а тот — своему сыну. Поколение за поколением они очищали землю от Одаренных, убежденные, что равенство возможно лишь тогда, когда никто не выделяется из толпы. Среди прочих был искоренен и дар слова.

Моя мать была Рассказчицей: она говорила, и ее слова претворялись в жизнь. Реальность. Правду. Отец знал о ее даре и страшился его. Слова могут быть ужасны, когда истина нежеланна. Мама была осторожна со своими словами — так осторожна, что, умирая, запечатала их вечной тишиной. Теперь они молчаливо вились вокруг меня — крохотные стражи, только и ожидающие спасителя, который вдохнет в них звук и жизнь. Но лесу, по которому я шла, не было нужды молчать.

Ночь окутывала меня слоями слов, звуков, мыслей. Под ногами мягко пружинила земля, огромная луна лила с небес тихий молочный свет, и лишь одна синица, запрокинув к ней головку, восклицала с детским восторгом: «Пью, пью!» Я шла, чувствуя бесконечное единение со всеми существами, чьи дремотные вздохи пронизывали лес. Мы были похожи — жили, но оставались для окружающих невидимками. Я провела кончиками пальцев по шершавой коре и тут же ощутила ответное приветствие — скорее эмоцию, чем мысль. Мир спал. Лес тоже, хотя и не так глубоко. В его недрах уже зрело предчувствие рассвета, нового дня и новой радости. Я прильнула к дереву, которое всем своим существом источало покой и умиротворение, — будто обняла старого друга.

Внезапно тишину вспорол крик. Он пронесся по лесу, всколыхнул листья и заставил душу дерева испуганно затаиться. Окружавшие меня слова немедленно смолкли. Осталось лишь одно: опасность. «Опасность, опасность», — тревожно зашептали кроны, но вместо того, чтобы броситься наутек, я повернулась прямо к источнику шума. Кого-то мучила ужасная боль.

Не знаю, зачем я к нему побежала. Ноги сами понесли меня вперед — навстречу крику, от которого волоски на руках встали дыбом. Ненадолго стихнув, он вскоре возобновился; теперь не было никаких сомнений, что это предсмертный вопль. Я вылетела на поляну и замерла от удивления. Там, в озере лунного света, лежала самая большая птица, которую я только видела в своей жизни. Из груди у нее торчала стрела. Каждый порывистый, натужный вздох заставлял перья мелко дрожать. Я осторожно приблизилась, делая один мягкий шаг за раз и стараясь не совершать резких движений.

Я не могла успокоить беднягу так, как утешает ребенка мать: звуки человеческого голоса редко приятны животному, если только это не ваш любимый питомец или верный конь. Птица, с которой свела меня судьба, несомненно, была дикой. Завидев чужака, она вскинула блестящую белую голову и вперила в меня отчаянный взгляд черных глаз. Крылья затрепетали, но у нее не хватило бы сил даже приподняться, не то что взлететь.