Новая Магдалина - Уилки Коллинз

— Я знатная дама! — усмехнулась она презрительно. — Ради Бога будем говорить о чем-нибудь другом!

Любопытство Грэс было сильно возбуждено. Она настаивала.

— Еще раз прошу вас, — шепнула она с чувством, — будем друзьями.

С этими словами Грэс ласково положила руку на плечо Мерси. Та грубо стряхнула эту руку со своего плеча. В этом движении была такая неучтивость, которая могла оскорбить самую терпеливую женщину на свете. Грэс с негодованием подалась назад.

— Ах! — вскричала она, — Вы жестоки!

— Я добра, — ответила сиделка суровее прежнего.

— Доброта ли это отталкивать меня? Я вам рассказала свою историю.

Голос сиделки возвысился с волнением:

— Не искушайте меня говорить, — сказала она, — вы пожалеете об этом.

Грэс не захотела прислушаться к этому предостережению.

— Я оказала вам доверие, — продолжала она. — Не великодушно сначала помочь мне, а потом лишать меня вашего доверия.

— Вы так хотите? — спросила Мерси Мерик. — Ваше желание исполнится. Садитесь.

Сердце Грэс начало сильно биться в ожидании предстоящего открытия. Она придвинула свой стул ближе к сундуку, на котором сидела сиделка. Твердой рукой Мерси отодвинула стул от сундука.

— Не так близко ко мне, — сказала она сурово.

— Почему?

— Не так близко, — повторила она сурово и решительно. — Подождите, пока не услышите того, что я расскажу.

Грэс повиновалась, не сказав более ни слова. Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками. Через минуту комната погрузилась в темноту. Когда темнота окутала обеих женщин, сиделка начала говорить.

— Когда ваша мать была жива, ходили ли вы с нею ночью по улицам большого города?

С такого странного вопроса Мерси Мерик начала откровенную беседу, к которой Грэс Розбери насильно принудила ее. Грэс ответила просто:

— Я вас не понимаю.

— Я задам этот вопрос по другому, — сказала сиделка.

Прежняя жестокость и суровость в ее голосе сменилась на, видимо, присущую ему кротость и грусть, когда она произносила эти слова.

— Вы читаете газеты, как все другие люди, — продолжала она, — читали вы когда-нибудь о ваших несчастных ближних (умирающих от голода отверженниц общества), которых нужда довела до греха.

Недоумевая и удивляясь, Грэс отвечала, что она часто читала о таких вещах в газетах и книгах.

— Слышали вы о приютах, учрежденных для этих умирающих с голода грешниц?

Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего-то тягостного заняло его место.

— Какие непонятные вопросы! — сказала она с тревогой. — Что вы хотите сказать?

— Отвечайте мне, — настаивала сиделка. — Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах?

— Да.

— Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня.

Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем.

— Я принадлежала когда-то к этим женщинам, — сказала Мэрси Мэрик спокойно.

Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая — неспособная произнести слово.

— Я была в приюте, — продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины. — Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы вес еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку?

Она ждала ответа, ответа не было.

— Видите, что вы ошибались, — продолжала она кротко, — когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра.

При этих словах Грэс успокоилась и заговорила.

— Я не желаю вас оскорблять, — сказала она смущенно.

Мерси Мерик остановила ее.

— Вы не оскорбляете меня, — сказала она без малейшего неудовольствия в голосе. — Я привыкла стоять у позорного столба моей прошлой жизни. Я иногда спрашиваю себя, моя ли это вина. Я иногда задаю себе вопросы, не имело ли общество обязанностей ко мне, когда я ребенком продавала спички на улице, когда я девушкой трудилась, лишаясь чувств за шитьем от голода.

Голос ее стал слабеть, когда Мэрси произнесла эти слова, но она подождала минуту и взяла себя в руки.

— Слишком поздно распространяться теперь об этих вещах, — сказала она с безропотной покорностью, — общество может по подписке способствовать моему исправлению, но общество не может взять меня назад. Вы видите меня здесь на доверенном месте — терпеливо, смиренно старающуюся принести пользу, какую только могу. Но это не значит ничего! Здесь или в другом месте, то, что я теперь, не может изменить того, чем я была. Три года сряду я делала все, что может сделать искренне раскаивающаяся женщина. Но это не значит ничего! Как только станет известна моя прошлая история и тень ее покроет меня, самые добрые люди будут гнушаться мною.

Она опять ждала. Утешит ли ее слово сочувствия другой женщины? Нет! Мисс Розбери была возмущена, мисс Розбери была сконфужена.

— Мне вас жаль, — вот все, что могла сказать мисс Розбери.

— Меня все жалеют, — ответила сиделка так же спокойно, как всегда, — все ко мне добры. Но потерянного места в обществе возвратить нельзя. Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! — вскричала она в горячей вспышке отчаяния и остановилась в ту самую минуту, когда эти слова невольно вырвались у нее.

— Сказать вам, что я испытала? — продолжала Мэрси. — Выслушаете вы историю современной Магдалины?

Грэс отступила на шаг. Мерси тотчас поняла ее.

— Я не стану рассказывать ничего такого, что вам стыдно было бы слышать, — сказала она. — Женщина в вашем положении не поймет испытаний и борьбы, через которые я прошла. Моя история начинается в приюте. Смотрительница послала меня служить с аттестатом, честно заслуженным мною, — с аттестатом исправившейся женщины. Я оправдала доверие, оказанное мне, я была верной служанкой. Однажды госпожа моя послала за мной — она была добрая госпожа.

— Мерси, мне жаль вас! Стало известно, что я взяла вас из приюта. Я лишусь всех слуг в доме, вы должны уйти.

Я вернулась к смотрительнице — тоже доброй женщине. Она приняла меня как мать.

— Мы опять попробуем, Мерси, не унывайте. Я говорила вам, что я была в Канаде?

Грэс начала невольно интересоваться. Она ответила с какой-то теплотой в голосе. Она вернулась к своему стулу и поставила его на значительном расстоянии от сундука.

Сиделка продолжала:

— Мое второе место было в Канаде, у жены офицера, переселившихся туда дворян. Они были еще добрее, и на этот раз жизнь моя была приятная и спокойная. Я говорила себе: "Возвратила ли потерянное место? Вернулась ли я назад? " Госпожа моя умерла. Новые люди поселились у нас по соседству. Между ними была молодая девушка — мой господин начал подумывать о второй жене. Я имела несчастье (в моем положении) быть, что называется, красивой женщиной, я возбуждала любопытство посторонних. Новые люди расспрашивали обо мне, ответы моего господина не удовлетворяли их. Словом, разузнали, кто я. Опять старая история!