Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

Итак, комиссар Бертеги стоял у окна гостиной, задумчиво разглядывая блеклые полупрозрачные витки тумана, окутывающие небольшой садик, красные качели и высокий дуб, под которым все еще стоял летний стол, — когда мобильный телефон, с которым он никогда не расставался, зазвонил в кармане халата. Вполголоса чертыхнувшись, он посмотрел на имя абонента, высветившееся на дисплее, и поморщился: нет никаких причин, чтобы Клеман звонил ему так рано. Само собой, если речь не шла о плохих новостях…

Он нажал клавишу соединения.

— Да, Клеман?

— У нас покойник. Покойница, точнее.

— Убийство?

— Пока не знаю.

Бертеги молчал, дожидаясь подробностей. С момента вступления в должность он внимательно изучал своих коллег. Лейтенант Клеман, высокий худой блондин, чьи уши напоминали два гигантских лепестка розы, скорее всего мог быть отнесен к категории «хороший коп, но тяжел на подъем и скуп на слова». Это было первое впечатление Бертеги, и оно оказалось верным.

— Не слишком похоже на убийство, — наконец произнес Клеман. — Скорее сердечный приступ, но… Я бы хотел, чтобы вы сами там побывали, прежде чем вынести окончательное решение.

Бертеги нахмурился и едва не спросил лейтенанта: у тебя что, мания?

Десять дней назад тело четырнадцатилетнего подростка было обнаружено в подвале дома, где он жил вместе с родителями. Все указывало на самоубийство, и прежде всего — пустые упаковки из-под снотворных таблеток, валявшиеся рядом с телом, но Клеман, первым прибывший на место, вызвал комиссара и рассказал о своих сомнениях.

— Понимаете, — объяснил он, — я уже видел самоубийц и могу сказать, что обычно только старики натягивают на голову целлофановые пакеты после того, как примут избыточную дозу снотворного. Старики действительно хотят умереть. Но молодые никогда так не делают. А вот он сделал. Натянул на голову пакет и завязал его вокруг шеи, представляете себе?

Бертеги, которому передалось сомнение помощника, назначил полицейское расследование. На данный момент никаких результатов не было. Вскрытие подтвердило самоубийство; в пользу этой версии свидетельствовал болезненный интерес погибшего подростка к теме смерти, а также странная фраза, бегущей строкой пересекавшая монитор его компьютера: на черном фоне красными готическими буквами было написано: «Однажды случится ужасное, и с этого дня уже ничто не будет так, как прежде».

— Комиссар?..

— Да, я слушаю. Можешь сообщить какие-то подробности?

— Ну… (помощник вздохнул). Нет, лучше вам самому приехать.

Бертеги машинально поскреб густую щетину, покрывавшую его череп, — втайне он всегда надеялся, что именно из-за нее, а не из-за габаритов его прозвали в полиции Кабаном, еще с первых лет службы. Он понял, что спорить с Клеманом бесполезно.

— О’кей, выезжаю.

Когда он уже готов был дать отбой, Клеман добавил:

— Квартал Бракеолль. Странный дом… да и вообще, место странное. Ну, увидите… Прямо рядом с табачным магазином.

После этих загадочных слов лейтенант завершил разговор.

Слегка озадаченный, Бертеги сунул мобильник в карман халата и направился в душ.

По прошествии нескольких минут он спустился вниз, одетый в безупречный костюм; поверх костюма он надел кожаную куртку от Армани (пусть он и похож на кабана, но одет всегда с иголочки и миланские марки одежды решительно предпочитает всем остальным).

Он заглянул в кухню, где Мэрил уже готовила традиционный американский завтрак: несмотря на двенадцать лет пребывания по эту сторону Атлантики, она сохранила убеждение в том, что утренняя трапеза должна быть основательной. Дженни уже сидела за столом перед большим бокалом апельсинового сока.

— Не найдется ли чашечки кофе для полицейского-который-очень-спешит? — спросил Бертеги.

Мэрил обернулась к нему, слегка удивленная. С момента прибытия в Лавилль их жизнь протекала в спокойном ритме, как у большинства семей, и она наслаждалась каждым днем после тех девяти лет, что прожила с человеком, у которого был ненормированный рабочий день и практически отсутствовали выходные.

— Срочный вызов, — уточнил он.

И без всякого удивления услышал вопрос дочери, которая с загоревшимися глазами спросила:

— Что там? Убийство?

Мэрил и Клаудио Бертеги обменялись взглядами, заговорщицкими и в то же время слегка встревоженными. В последний год Дженни, которая всегда питала к отцу любовь, переходящую в обожание, начала все больше интересоваться его работой. И каждый раз, когда она спрашивала что-нибудь вроде: «А у папы на работе все так же, как в полицейских сериалах, — трупы и все такое?» — родители оба чувствовали себя совершенно растерянными и не знали, что ответить и как вообще себя вести, когда об этом заходит разговор.

— Дженни, ты же знаешь, что папа не имеет права рассказывать о таких делах. Это секретная информация.

Последовал нарочито глубокий горестный вздох.

— Вернешься поздно? — спросила Мэрил, протягивая мужу чашку кофе.

— Не знаю… Да нет, вряд ли, — ответил он, стараясь не смотреть на Дженни, чьи широко раскрытые карие глаза с любопытством следили за ним, готовые уловить любую информацию, которая могла проскользнуть в мимике или во взгляде.

Мэрил обратила к нему глаза, в которых читалось множество вопросов, и незаметно подмигнула, между тем как Дженни с подозрительным видом поочередно поглядывала на обоих родителей.

— Ну что ж, девочки, мне пора. Я и так уже опаздываю.

Он быстро поцеловал жену в уголок губ, потом Дженни — в лоб.

— Пап?

— Да, куколка?

— А когда я вырасту, ты будешь мне обо всем рассказывать?

Он улыбнулся, провел рукой по ее светлым волосам — к счастью, Дженни унаследовала англо-американский тип внешности от матери, в ней не было почти ничего от отца с его наполовину испанскими корнями.

— Claro, hija, te dire todo-todo![3]

Он вышел из кухни, прошел по коридору, открыл входную дверь.

На мгновение Клаудио Бертеги задержался на пороге дома, возле трех небольших ступенек, возвышавшихся над цветочным газоном, вдохнул свежий утренний воздух, понемногу становящийся прозрачным, и снова подумал: «Ну, вот теперь мы по-настоящему здесь».

И наконец, он вошел в туман.

Да, именно так начался весь этот кошмар: утренний туман в саду, звонок от Клемана, поцелуй, запечатленный на лбу дочери… и эта мысль: «Ну, вот теперь и мы — тоже здешние…»

* * *

Он прибыл в квартал Бракеолль примерно через пятнадцать минут, пропетляв по лабиринту улочек в поисках рю де Карм, ничем не отличавшейся от остальных — ни магазинов, ни каких-то особых примет, — особенно этим ранним утром, когда ночная темнота совсем недавно сменилась молочно-белой завесой тумана. Наконец он разглядел слабо светящуюся неоновую вывеску табачно-кофейной лавки. Пряди тумана проплывали над ней, словно рыбы-вуалехвосты в аквариуме. Должно быть, это здесь. Потом он увидел название улицы на вывеске справа и свернул туда.