Фантомас и пустой гроб - Марсель Аллен

— Номер двадцать восемь умерла, не так ли? — спросила старшая медсестра.

— Да. Я как раз пришла сообщить вам об этом.

— Я подам докладную записку профессору. Какая была температура вечера вечером?

— Немного упала: тридцать девять.

— Пульс?

— Беспорядочный, от шестидесяти до ста двадцати.

— Видимо, следствие послеоперационного шока, — заключила старшая сестра. — Она очень страдала во время агонии?

— Нет, — сказала Жермена. — Она приняла сильную дозу экстракта валерианы.

При этих словах мадемуазель Даниэль подскочила на месте:

— Снотворное? Вы ей дали снотворное?

Жермена смутилась:

— Она так страдала, мадемуазель! Я хотела ей помочь… Я посоветовалась с Фелисите, которая дежурила ночью, и она была того же мнения…

Мадемуазель Даниэль была вне себя.

— Несчастная, что вы наделали! — вскричала она. — У больной было слабое сердце, доктор еле-еле согласился на операцию. А вы ей дали снотворное! Это чистое безумие! Знайте же: это вы убили ее!

Молодая медсестра пошатнулась и рухнула на низенькую банкетку, стоявшую возле письменного стола. Она зарыдала, закрыв лицо руками:

— Боже мой!.. Боже мой!.. Я не виновата… Я не нарочно… Если бы я знала… О, не говорите, что я ее убила!

Даниэль была тронута горем девушки и стала ее утешать. Кроме того, она была женщиной практичной и понимала, что в интересах клиники не предавать случай огласке. Она обещала Жермене замолвить за нее слово перед профессором.

— Возвращайтесь в палату, — добавила она. — И пусть пока никто не знает, что ваша пациентка умерла. Вы знаете наш принцип: у нас никто не умирает от операции. Когда придут родственники, вы поговорите с ними и сделаете так, чтобы не было шума. В общем, все как обычно. Успокойтесь и вытрите слезы.

Около пяти часов вечера в дверь палаты тихонько постучали. Жермена вздрогнула. «Родственники пришли», — подумала она.

Уже днем от родственников прибыли букеты цветов с просьбой положить их у постели умершей. Но это было строго запрещено распорядком клиники, и цветы были задержаны привратником. Смерть Кончи Коралес держалась в секрете, чтобы не волновать других пациентов. Когда наступит ночь, ее тело, как обычно делалось, отнесут в морг.

А сейчас Жермене предстоял неприятный разговор. Она не сомневалась, что явился племянник покойной, молодой человек по имени Педро Коралес, который неоднократно приходил в клинику с визитами. Он слыл богатым парижским банкиром, одевался чрезвычайно изысканно и элегантно, и его горячие темные глаза производили на Жермену большое впечатление, которого не портили слишком черные волосы Коралеса и чрезмерное обилие перстней на пальцах. И сейчас молодая девушка спрашивала себя, как он отреагирует на смерть своей тетки, единственной родственницы, которая у него была на свете?

Дверь палаты приоткрылась, и один из служителей передал Жермене просьбу спуститься в салон для свиданий. В салоне посетитель стоял спиной к двери и не обернулся, когда неслышно вошла медсестра. Но она сразу узнала Педро Коралеса. Перуанец с задумчивым и меланхолическим видом смотрел в окно. За окном с самого утра, не переставая, шел дождь. Педро был одет в строгий черный костюм, который очень ему шел. Почувствовав присутствие Жермены, он обернулся и приветствовал ее почтительным светским поклоном.

— Прошу извинить меня, мадемуазель, — сказал он, — но, узнав о кончине моей бедной тетушки, я хотел прежде всего переговорить с вами.

Он сел и указал Жермене кресло напротив. Медсестра покраснела, но не села, так как это было запрещено инструкциями мадемуазель Даниэль.

— Спасибо, я не устала, — сухо сказала она.

Тогда Педро Коралес тоже встал.

— Моя бедная тетушка была обречена заранее, не правда ли, мадемуазель? — заговорил он. — Я так и подозревал. Когда она ложилась на операцию, которая была ей совершенно необходима, какой-то внутренний голос говорил мне, что ей уже не встать.

Не отводя взгляда от лица Педро Коралеса, Жермена проговорила бесцветным голосом:

— Профессор Дроп творит чудеса. Никогда не надо заранее сомневаться в результатах операции.

Перуанец чопорно поклонился. Потом произнес, пристально глядя Жермене в глаза:

— Я знаю, что профессор Дроп — первоклассный хирург и, кроме того, весь его персонал достоин высочайшей похвалы. Во время моих посещений я имел возможность убедиться, с каким профессиональным умением и с какой самоотверженностью вы заботились о моей бедной тетушке. То, что вы для нее сделали, заслуживает с моей стороны не только благодарности, но и вознаграждения, принимая во внимание все тяготы вашей трудной, но благородной профессии. Я надеюсь, вы не будете против этого возражать?

Педро Коралес подошел к Жермене и попытался пожать ее руку. Девушка почувствовала, что сердце готово выпрыгнуть у нее из груди. Слова перуанца заронили глубокое смятение в ее душу. Ей было мучительно выслушивать слова благодарности, зная при этом, что своей неосторожностью она привела больную к гибели. И она не выдержала:

— Ах, сударь! Я не могу принять вашу благодарность… Я недостойна её… Напротив, я виновата, очень виновата!

Педро Коралес опешил:

— Вы? Виновны?.. Но в чем?..

Его взгляд смущал девушку все больше и больше. Нарушая все правила профессиональной этики, она упала в кресло и залилась слезами:

— Ах, сударь! Ваша тетушка умерла по моей вине!.. Ах, если бы вы знали… Я в отчаянии… Но я хотела сделать как лучше!

И, рыдая, она рассказала ему все. От слез комната плыла у нее перед глазами. Временами ей казалось, что она теряет сознание…

Жермена пришла в себя, чувствуя, что ее сжимают крепкие мужские руки и черный ус щекочет ей шею. Или это только снилось? Вдруг она почувствовала, как страстный поцелуй обжег ей губы. Возмущенная, Жермена резким движением освободилась из объятий перуанца.

— Сударь! — воскликнула они, — Что вы себе позволяете?

Но ей ответил голос, исполненный нежности и страсти:

— Я вас люблю… О, восхитительная, божественная!..

И растерянная Жермена увидела, что Педро Коралес стоит на коленях у ее ног…

Ноябрьский день был серым и беспросветным, как это бывает поздней осенью. С утра шел проливной дождь, затем он прекратился, но ему на смену пришел густой туман, накрывший Париж траурным покрывалом. В домах, окружавших площадь Биржи, спозаранку зажгли газовое освещение. На улицах газовые фонари горели мигающим светом, в то время как электрические лампадеры, окруженные туманным ореолом, излучали ровное сияние. Голубоватый электрический свет отражался в лужах и придавал всем предметам фантастическое обличье.