Вальпургиева ночь - Густав Майринк

Шестой аркан таро изображает типичную ситуацию человека на перепутье: слева от него соблазнительная девушка, справа – умудренная опытом и годами женщина. Комментаторы, естественно, предостерегают от левой линии этого «пифагорейского игрека», но Каролус Бовиллус (De sapiente, 1509) справедливо порицает и правое склонение, акцентируя «срединный путь», превращение игрека в букву «пси», проще говоря, поиск раскрытия возможностей собственной души. Слово «душа», несмотря на его употребление по любому поводу, было и остается таинственным и непостижимым словом, понимание которого все более затемняется «психологией». Генератор неопределенных суггестии, чистое поле, где разгуливают эмоциональные «порывы», – вот что такое «душа» в современном мире. Что ныне означает бессмертие души или продажа души дьяволу? Не более чем отголосок религиозно-фольклорных мотивов. Какой смысл имеет жизнь, когда потерян микрокосм, когда forma latenta substantia-lis – сущностная скрытая форма – вообще не принимается всерьез? И пока наше сознание не найдет пути к собственной душе, о каком «боге», о каком «дьяволе» может идти речь? Реальное знание есть пробуждение активности восприятия, внутренней энергии органов чувств. Ян Баптист Ван Гельмонт, которого историки науки считают талантливым естествоиспытателем, рассуждает так: «Господь бог дал человеческой душе важные и необходимые знания. Эта душа есть зеркало мироздания и воедино связует все сущее. Она озарена внутренним светом, но страсти и хаос внутренних впечатлений омрачают этот свет, который сияет лишь в том случае, когда в центре нашего бытия царит гармония. В гармонической концентрации пробуждается внимание души – она способна различать и понимать любой объект» (J. В. wan Helmont. Tesaurus chymiatricus, 1631). Здесь, правда, есть одна маленькая заминка – в начале «срединного пути», препятствуя первому шагу, стоит страж порога: в «Золотом горшке» Гофмана – Старая Лиза, в романе Майринка – Богемская Лиза. Несмотря на обещания официальных оккультистов или торжественные заверения восточных гуру, никто и ничто не поможет неофиту сделать первый шаг, и, если он этого шага не сделает, его ситуация после смерти значительно ухудшится и он вполне может лишиться даже пингвиньих крыльев. Что такое «первый шаг» для Тадеуша Флугбайля? Различение единого существа, которое в пассивном восприятии лейб-медика распадается на молодую и старую Богемскую Лизу, понимание простого факта, что «прекрасная девушка» и «страшный труп с беззубым ртом» – только две маски неведомого стража порога. Старая Богемская Лиза жаждет его любви, Тадеуш Флугбайль чувствует брезгливость. Это обыденное словечко имеет ужасающий смысл: оно не только убивает всякую возможность эстетизма, оно пресекает попытку нормального бытия в мире и парализует внимание души. Умный Пингвин все отлично понимает, но не может «преодолеть себя» и способен пробормотать нечто не совсем вразумительное насчет материальной помощи.

Сюжетная занимательность и открытая манера повествования дают возможность гибкого и разнообразного контакта с читателем. Когда текст хорошо написан, каждое философское понятие, каждый мистический термин, каждый эмоционально заряженный субстантив развивается в живом ассоциативном пространстве политональных взаимодействий, в пространстве, которым не может быть насыщена работа теоретическая. В основу каждого романа Майринка положена определенная герметическая теория или разветвленная, сугубо традиционная идея, и совершенно напрасно этого автора упрекают или хвалят за увлекательное «мифотворчество». Майринк просто создает максимальные условия развития мифа, атмосферу неистовых поляризаций символа, вовлекает в беспокойный динамизм присутствия эзотерического постулата, но Майринк никогда не рисует новых иррациональных перспектив. Трудность понимания Томаса Манна, Германа Броха, Роберта Музиля всегда обусловлена зашифрованностью авторской мифологемы и принципиальной сложностью сообщения. Книги этих писателей рассчитаны на подготовленного читателя, и, таким образом, читательская публика вольно или невольно разделяется на аристократию и плебс, точно так же, как христиане вольно или невольно разделяются на праведных и неправедных. Но экзистенциальная категория «in der Welt sein» изначально предполагает Geworfen-heit – заброшенность человека в мир и в мире, Alltag-lichkeit – то есть повседневность его амбиций и полную беспомощность перед богом, дьяволом или всемогущим Das Man. Человек может сочинить о себе какое угодно мнение, придумать любую модель «я», но коварное Man всегда способно лишить его тезу даже минимальной убедительности. Когда в конструкции немецкого предложения существительное не предусмотрено, неопределенное местоимение man играет роль существительного. Можно отрицать бога, дьявола, существование души, но нельзя отрицать таинственного, связующего нечто. Смысловое распыление кардинальных понятий – свобода, любовь, жизнь, наслаждение, ненависть – привело к обесцениванию энергетических субстантивов, к своеобразной феноменологической редукции главного члена предложения.

Любую структуру определяет только призрачная взаимосвязь составляющих, обусловленная man. Поэтому в игре «грамматических вероятностей» (выражение лингвиста Н. Хомского) текст – будь то надпись на заборе или стихотворение Малларме – теряет характеристики простоты или сложности. Таков современный процесс: в музыке уже нет смысла говорить о тонике, доминанте, субдоминанте, в поэзии – о существительном, прилагательном или глаголе, в социальной психологии – о лидере, помощнике, исполнителе. Ведь когда идешь в сумерках по тропинке, всегда можно принять веревку за змею, когда в темноте пальцы рассчитывают встретить на столе какой-либо инструмент или предмет обихода, они всегда могут взять… нечто иное.

В сумерках призрачная взаимосвязь всегда организована таинственным «нечто»: шорохом, нежданной ступенькой, резким запахом, прикосновением знакомой или чужой руки. В темноте наше вялое восприятие становится совершенно пассивным, так как пропадает привычная оптимистическая перспектива пространства и времени: прошлый опыт уже бесполезен и тревожный настоящий момент все более и более детерминируется агрессивным будущим. Истерзанные нервическим ожиданием, мы счастливы услышать любой спокойный голос, увидеть любой свет, не задумываясь, кто именно говорит и что именно светит. Наша жизнь все более повелительно захватывается чуждыми внешними фактами, и наша позиция отныне называется конформизмом и приспособлением к обстоятельствам. Мы начинаем понимать, почему заброшенность – главный экзистенциал нашего бытия, И вместе с тем все более ощущается относительность любого мировоззрения. В самом деле: на вопрос «что такое Большая Медведица?» ученый ответит одно, прикованный к веслу галеры – другое, человек, который получил выигрышный лотерейный билет, – третье. И наша подозрительность растет: в каждом утешительном голосе мы слышим обертоны беспокойства, в каждом ровном свете нам чудится мерцание.

Каков путь к Большой Медведице? И кто зовется поводырем Большой Медведицы? И почему у дьявола раздвоено копыто? Эти три вопроса задавались человеку желающему вступить в орден «Азиатских братьев» (Fabre d'Olivet. Enigma de soleil, 1810). На эти вопросы сложно ответить «специалистам», но они не представляют труда для тех, у кого пробудилось внимание души. Очередной парадокс заключается в следующем: для умеющих читать книги более не представляют интереса, а что касается безграмотных, то всякое чтение их сбивает с толку, и чем больше они читают, тем лучше увязают в элементарных вещах. Пример: знаменитый алхимик XVII века Иринеус Филалет издал простую увлекательную книгу под названием «Открытый вход в закрытый дворец короля». Там написано, что «солнце – темная звезда с холодными лучами» и что «в полюсе спит сердце Меркурия, которое есть истинный огонь». Самое глупое для читателя – пытаться понять подобные фразы, то есть начинать их так-сяк вертеть, доискиваться до смысла, извлекать концепцию и сравнивать с другими концепциями. Понимать в нашу эпоху – значит анатомировать, переваривать, рассекать на составляющие, словом, ублажать прожорливый вопросительный знак, угнездившийся в центре нашего сознания. Мы никогда не живем, мы постоянно занимаем «позицию по отношению к…», в данном случае к фразам Филалета. Желательно отказаться от попыток интерпретации и позволить подобным фразам спокойно и свободно жить в нашем мозгу. И пусть они уходят из памяти когда им вздумается – они предназначены только для пробуждения внимания души, для активизации света души, единственного света, который дает нам представление о кошмаре нашего бытия, о критической ситуации в неумолимой ночи. В космической Вальпургиевой ночи. Напомним: Густав Майринк никогда не занимался мифотворчеством, то есть никогда не пытался из обломков старых мифов создать нечто «новое». Тихо Браге предупреждал, что «звезды исчезают с небосклона», Кеплер писал о наступающей космической ночи, английский астролог Джон Монтснайдерс употребил конкретное выражение «космическая Вальпургиева ночь» (Tesaurus astronomicon, 1694). Здесь необходимо сделать маленькое примечание: речь идет отнюдь не о космической диссолюции или о какой-нибудь вселенской катастрофе, речь идет об угасании качественных параметров нашего восприятия, о все возрастающей слепоте и глухоте, которую мы очень напрасно исправляем телескопами и микрофонами, потому что утрата качественной активности восприятия обусловлена угасанием солнечного света в крови, а кровь, как сказано в романе «Белый доминиканец», есть «истинная субстанция души».