Призраки двадцатого века - Джо Хилл

К сожалению, никто не знает ни названия, ни имени автора этой уникальной книги.

Леоноре

Примерно за месяц до срока сдачи материалов Эдди Кэрролл вскрыл коричневый конверт, и в руки ему скользнул журнал «Северное литературное обозрение». Кэрроллу часто присылали всевозможные журналы: по большей части они носили названия вроде «Плясок на кладбище» и специализировались на литературе ужасов. Приходили и книги. Квартира в Бруклине была завалена книгами: гора на диване в кабинете, стопка возле кофеварки. Везде. И все это — сборники ужастиков.

Прочитать их полностью не представлялось возможным, хотя когда-то (тогда ему было тридцать с небольшим и он только что стал редактором альманаха «Лучшие новые ужасы Америки») Кэрролл старался ознакомиться с каждой книгой. Он подготовил к печати шестнадцать томов «Лучших новых ужасов», посвятив альманаху уже треть своей жизни. Это означало, что он потратил тысячи часов на чтение, редактирование и переписку — тысячи часов, которых никто ему не вернет.

Со временем журналы стали вызывать у него особую неприязнь. Печатали их на самой дешевой бумаге самыми дешевыми красками. Он ненавидел следы краски на своих пальцах, ненавидел ее резкий запах.

Он не дочитывал до конца большую часть рассказов, за которые все-таки брался. Он не мог. Он слабел при мысли о том, что придется осилить еще одну историю о вампирах, занимающихся сексом с другими вампирами. Он решительно открывал подражания Лавкрафту,[1]но при первом же болезненно серьезном намеке на Старших богов чувствовал, что внутри немеет какая-то очень важная его часть — так немеет в неудобной позе рука или нога. Он боялся, что эта важная часть — душа.

Вскоре после развода с женой обязанности редактора стали для Кэрролла утомительным и безрадостным бременем. Иногда он думал и даже мечтал о том, чтобы отказаться от должности, но быстро возвращался к реальности. Редактирование «Лучших новых ужасов» приносило двенадцать тысяч долларов ежегодно, и это была основа его дохода. Ее дополняли гонорары за другие сборники и журналы, разнообразные выступления и семинары. Без двенадцати штук ему пришлось бы искать настоящую работу, а это худшее, что может с ним случиться.

Название «Северное обозрение» было ему незнакомо. На плотной шершавой бумажной обложке изображались неровные ряды сосен. Штамп на оборотной стороне журнала сообщал, что обозрение издано Катадинским университетом в штате Нью-Йорк. Кэрролл раскрыл журнал, и оттуда выпал сложенный пополам листок — письмо от редактора, преподавателя английского языка по имени Гарольд Нунан.

Прошлой зимой к Нунану обратился некий Питер Кубрю, работавший на полставки в технической службе университета. Нунан, тогда только что назначенный редактором «Северного обозрения», объявил открытый конкурс, и Питер принес свой рассказ. Нунан из вежливости пообещал ознакомиться с рукописью. Когда он прочитал рассказ, озаглавленный «Пуговичный мальчик: история любви», то был просто поражен и скупой выразительностью языка, и отталкивающим содержанием.

Для Нунана редактирование журнала было новым делом Он сменил ушедшего на пенсию Фрэнка Макдэйна, прослужившего на своем посту двадцать лет, и горел желанием обновить издание. Нунан хотел публиковать такие произведения, чтобы они всколыхнули чувства и разум читателей.

«Боюсь, в этом я даже слишком преуспел», — писал Нунан.

Вскоре после выхода в свет «Пуговичного мальчика» заведующий кафедрой английского языка вызвал Нунана к себе и обвинил его в том, что «Северное обозрение» используется как трибуна для «литературных розыгрышей испорченных юнцов». Почти пятьдесят человек отказались от подписки на «Обозрение» — существенная потеря для журнала тиражом в тысячу экземпляров. Выпускница университета, обеспечивавшая большую часть финансирования «Северного обозрения», в негодовании отказалась от дальнейшего сотрудничества. Самого Нунана отстранили от работы над журналом, и место редактора, уступив настойчивым просьбам общественности, вновь занял Фрэнк Макдэйн.

Письмо Нунана заканчивалось следующими словами:

«Я же по-прежнему считаю, что (каковы бы ни были его недостатки) "Пуговичный мальчик" — замечательное произведение, пусть и нелегкое для прочтения. Надеюсь, что Вы сочтете возможным потратить немного Вашего времени на ознакомление с ним. Не скрою, что включение этого рассказа в Вашу антологию станет для меня символом моей правоты.

Я бы пожелал Вам приятного чтения, но боюсь, в данном случае это не совсем уместно.

С уважением,

Гарольд Нунан».

Эдди Кэрролл прочитал письмо Нунана, стоя в прихожей, только войдя в дверь. Он нашел в журнале рассказ Кубрю и взялся за него. Через пять минут он заметил, что все еще стоит и ему жарко. Скинув куртку, он прошел на кухню.

Какое-то время он сидел на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Потом он лежал на диване в кабинете, подложив под голову стопку книг. На страницы падал неяркий свет подходящего к концу октября. Кэрролл не помнил, как он оказался в кабинете.

Не отрываясь, Кэрролл дочитал рассказ до конца и сел, охваченный неуемным возбуждением Это было самое грубое, самое отвратительное произведение из когда-либо прочитанных им, а это кое-что значило. На протяжении почти всей своей профессиональной карьеры он погружался в грубое и отвратительное, чтобы найти в этом гнилом, болезненном литературном болоте цветы неописуемой красоты. Без сомнения, присланный рассказ оказался одним из таких цветов. Жестокий и извращенный, именно такой рассказ и нужен Кэрролл. Он перелистал страницы назад и начал читать снова.

Главную героиню — погруженную в свой внутренний мир девушку, семнадцатилетнюю в начале повествования, — зовут Кейт. Однажды ее затаскивает в свой микроавтобус великан со злыми желтыми глазами и скобками на зубах. Он связывает ее и швыряет в салон машины, где она обнаруживает мальчика примерно ее возраста. Сначала она думает, что мальчик мертв. Его лицо страшно обезображено: на месте глаз — две круглые желтые пуговицы. На каждой пуговице нарисована улыбающаяся рожица. Пуговицы стальной проволокой прикреплены сквозь веки к глазным яблокам.

Однако когда машина сдвинулась с места, мальчик начинает шевелиться. Он прикасается к бедру Кейт, и она чуть не кричит от ужаса. Он водит рукой по ее телу, потом на ощупь находит лицо. Он шепчет, что его зовут Джим, что великан возит его в машине уже неделю — с тех пор, как убил его родителей.

— Он проколол мои глаза и сказал, что моя душа вылетела через них наружу. Он сказал, что при этом раздался красивый звук — вроде того, что образуется, когда дуешь в пустую бутылку из-под колы. Потом он пришил поверх дырок в глазах эти пуговицы, чтобы из них не улетела и моя жизнь. — Джим дотронулся до пуговиц с рожицами. — Он хочет знать, сколько я могу прожить без души.