Голоса в темноте - Никки Френч

— Обмочилась, — пробормотал он. Или это только сквозь колпак его речь показалась невнятным бормотанием? — Глупая девчонка.

Я почувствовала, что он склонился надо мной. Ощутила его дыхание. И заметила, что сама стала дышать чаще и громче. Он чуть-чуть приподнял капюшон и медленно осторожно вынул изо рта кляп. Нижней губы коснулась подушечка пальца. Несколько секунд я облегченно пыхтела и наполняла воздухом легкие. А потом услышала себя:

— Спасибо. — Голос звучал слабо, едва слышно. — Воды.

Он распустил мне путы на руках и груди, так что связанными остались только ноги в лодыжках. Подсунул руку под шею и посадил. Боль с новой силой пронзила голову. Я не решалась пошевелиться самостоятельно. Безвольно сидела и не сопротивлялась, когда он завел мне руки за спину и грубо скрутил в запястьях, так что веревка врезалась в кожу. Нет, что-то тверже, может, провод или проволока.

— Открой рот, — произнес он невнятным шепотом. Я повиновалась. Он просунул под капюшон соломинку и вставил между губ. — Пей.

Вода была тепловатой и оставляла во рту вкус затхлости.

Он положил мне руку на затылок и начал растирать. Я застыла. Нельзя выдавить из себя ни звука. Нужно терпеть, чтобы меня не стошнило: Его пальцы нажимали мне на голову.

— Где болит?

— Нигде, — прошептала я.

— А зачем же врать?

Гнев ударил мне в голову, как ревущий, победный ураган. Он оказался сильнее страха.

— Дерьмо! — закричала я безумно-писклявым голосом. — Только отпусти меня и вот увидишь — я тебя убью!

И тут же почувствовала кляп во рту.

— Ты хочешь меня убить? Прекрасно. Мне это нравится.

* * *

Долгое время я концентрировала внимание только на одном — дыхании. Я слышала, что люди испытывают клаустрофобию от того, что заключены в свое тело, будто заперты в тюрьме. Их начинает мучить мысль, что им никогда не вырваться на свободу. Вся моя жизнь свелась к двум узким проходам в носу. Если заткнут и их, я погибла. Бывает, пленников связывают, затыкают рот, но убивать не собираются. Однако малейшая ошибка при пленении — кляп слишком плотно во рту, загораживает нос, — и несчастные задыхаются.

Я заставляла себя делать на раз-два-три вдох и на раз-два-три выдох. Как-то смотрела фильм, вроде бы про войну, где суперкрутой солдат спрятался от врагов под водой и дышал через тонкую соломинку. Мое положение оказалось не лучше. От одной этой мысли заломило в груди, и я судорожно втянула в себя воздух. Необходимо успокоиться. Вместо того чтобы думать о солдате и его соломинке, стала представлять реку, красивую, спокойную, прохладную, медленно текущую воду и солнечных зайчиков на поверхности по утрам.

В воображении вода замедляла бег, пока не остановилась вовсе, и я представила, что она начала замерзать. Крепкий на поверхности лед был прозрачным, как стекло, и под ним медленно плавали рыбы. Я не удержалась и стала фантазировать, что проваливаюсь в воду. Слышала или где-то читала, что, если человек оказывается подо льдом и не в состоянии найти полынью, можно лечь у поверхности и дышать из тонкой прослойки воздуха между водой и льдом. Но что потом? Утонуть я всегда боялась, хотя знала, что это на самом деле приятный способ умереть. Отвратительным и пугающим было другое — попытки не утонуть. Страх — это стремление избежать смерти. Отдаться смерти — все равно что лечь и уснуть.

Раз-два-три, раз-два-три, мне стало спокойнее. Некоторые, по крайней мере два процента людей, уже бы погибли от паники или удушья, если бы с ними сделали то же самое, что делаю с собой я. Значит, я сильнее, чем они. Я жива и дышу.

* * *

Я снова лежала со стянутыми лодыжками и запястьями, с кляпом во рту и мешком на голове. Но теперь я не была ни к чему привязана. Сумела встать на четвереньки, распрямилась и попыталась подняться. Но ударилась головой о свод. Потолок находился меньше чем в пяти футах над полом. Я опять села, запыхавшись от усилия.

По крайней мере я могла шевелиться. Ползать и извиваться в пыли, как змея. Но не решалась. У меня сложилось ощущение, что я находилась где-то высоко. Потому что когда он являлся ко мне, то приходил снизу. Его голос и шаги раздавались именно оттуда.

Я вытянула ноги в одну сторону — только пол. С трудом перевернулась, майка задралась и голая спина царапалась о грубую поверхность подо мной. Снова выпрямила ноги. Опять только пол. Стала толчками перемещаться вперед. И вдруг опора под ногами исчезла. Тверди не стало, под ступнями была пустота. Я продолжала мало-помалу продвигаться вперед. Ноги повисли, согнувшись в коленях. Если теперь сесть, я окажусь над обрывом или над расщелиной. Дыхание перехватило, и я поползла назад. Спина болела, голова запрокидывалась и колотилась о камень, но я продолжала извиваться, пока не уперлась в стену.

Села и потрогала связанными руками поверхность. Под пальцами оказался влажный грубый кирпич.

Я поползла вдоль стены, пока не оказалась в углу. Затем в другом направлении — мускулы горели от напряжения. Десять футов в ширину и четыре в глубину.

* * *

Ясности не было, потому что голова не переставала болеть. Что это: ушиб? Рваная рана? Что-то в мозгу?

Я поежилась от холода. Надо было постоянно думать, чтобы чем-то занимать ум и отвлекаться от плохого. Меня похитили и теперь держат против моей воли. Но почему похищают людей? Берут в заложники ради денег или по политическим причинам. Но все мое состояние — кредитная и магазинная карточки — некогда две тысячи фунтов, но половину я вбухала в старую ржавую машину. Что же до политики — я консультант по дизайну рабочих мест, а не посол. Но ведь я ничего не знала. Не исключено, что я в Южной Америке или в Ливии. Хотя голос принадлежит явно англичанину — у незнакомца южно-английский выговор, если судить по мягкому, сочному шепоту.

Какие еще возможны причины? Я исключала одно, другое и загнала себя в очень неприятные дебри. Можно сказать, отвратительные. На глаза навернулись слезы. «Сейчас же успокойся. Соберись и не сопливься».

Он меня не убил. Добрый знак. Хотя не исключено, что и дурной. Мне становилось плохо, когда я об этом думала. Но ничего другого у меня не оставалось. Я очень осторожно расслабила мышцы. Я не могла двигаться. Не знала своего местонахождения. Не помнила, где меня захватили, когда и как. И с какой целью. Я ничего не видела. Даже не могла судить о помещении, в котором лежала. Здесь казалось сыро. Что-то вроде погреба или сарая. Ничего не могла сказать о пленившем меня мужчине. Или мужчинах. Или людях. Знаком он мне или нет? Рядом или далеко?

Но это, наверное, хорошо. Если бы я его узнала, он бы меня... Профессиональные похитители всегда чем-нибудь закрывают голову, чтобы заложники их не узнали. Капюшон на голове у меня, вероятно, имеет такую же цель. И еще: он что-то сделал со своим голосом так, что тот звучал вообще не по-человечески. Не исключено, что он меня немного подержит, а потом отпустит. Выбросит в другой части Лондона, и я никогда не сумею найти его. Я совершенно ничего не знаю. Это первая, хотя бы отдаленно добрая новость.