Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко

И на самом деле, с юности он был увлечен образом Демона. Сам себя не раз сравнивал с Демоном. Я представляю, какую силу внутри себя самого поэту пришлось преодолеть, чтобы в заключительном варианте объявить своего Демона проигравшимся игроком. Его поэмой «Демон» были очарованы все придворные дамы, позже весело оправдывавшие Николая Мартынова. «Демона» даже пожелали прочитать члены императорской семьи. Считалось, что недоброжелательное отношение Николая I к Лермонтову было связано чуть ли не с определенной ревностью государя к своей супруге, высоко ценившей все творчество поэта. Впрочем, кто-то из царственных особ стремился прочитать «Демона» лишь потому, что это стало модным. Думаю, вряд ли что поняли…

Парадокс: царственные особы худо-бедно читали, а иные друзья-приятели никак будто бы не желали разглядеть в этом бесшабашном офицере незаурядную личность.

Эта поэма «Демон» и доныне — одна из вершин русской и мировой поэзии, которую предстоит разгадывать каждому поколению заново. Уже при жизни были опубликованы или широко ходили по рукам и «Смерть Поэта», и «Демон», и «Герой нашего времени», и «Бородино», и «Ветка Палестины», и пьеса «Маскарад». Что еще нужно этому образованному обществу, чтобы оценить гений своего современника? Не желали видеть, ибо — завидовали.

Да, ему, может быть, было в чем покаяться перед Богом. Немало написал еретических превосходных стихов. Даже оправдывался перед Всевышним:

Но с неизбежностью приходит и покаяние, Демон оказывается повергнут в самой душе поэта.

И поэт смиренно вступает на «тесный путь спасенья». Никто из самых воцерковленных русских поэтов за два столетия не написал таких чистых, светлых, православных христианских стихов, какие были созданы Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Что может быть выше:

Когда мне надо взять в дорогу всего лишь одно истинно христианское слово русского писателя, я беру лермонтовскую «Молитву» (1839), чистота и прозрачность которой воистину имеют неземную силу:

Не случайно Константин Леонтьев писал в своих письмах о христианских мотивах в русской поэзии: «У Кольцова, у Пушкина их много, но у Лермонтова больше всех».

В Михаиле Лермонтове поражает какое-то сочетание твердой мужской силы, неприкрытой отваги, смелости и наивного чувства маленького ребенка, который еще верит в чудо, еще не боится ничего, ибо знает: ничего плохого не будет. В литературе Лермонтов убил своего героя Грушницкого без всякой жалости, в жизни он не стал в него стрелять, мол, пусть живет, дурак. А тот завистливый пошляк его, беззащитного, и пристрелил. И не какой-то там варяг, чужеземец, который не мог понять нашей русской славы. Свой же, русский офицер, умеющий ценить поэзию, сам пописывающий стихи и тем более люто завидующий моцартианской легкости лермонтовского гения. Вот и бросаются отчаянно на защиту поэта и его чести русские национальные таланты. Николай Бурляев создал свою патриотическую романтическую киноверсию образа поэта. Юрий Кузнецов, последний гений XX века, писал о мифическом всемирном сознании Лермонтова, проклиная его убийцу Мартынова…

Мне непонятно, почему уже столетия так грубо перечеркивают светлый лермонтовский гений, все ища в нем какие-то колючки, какие-то пакости. А он жил шутя, легко и весело, он весь отдавался и гению своему, и капризам своим. Он не боялся мира, он более глубоко переживал свои внутренние состояния, ища пути к гармонии.

Зачем же с рождения навязывать ему лишние тяжести бытия? Зачем вокруг него до сих пор распускаются все эти сплетни, слухи, зачем делать из него злодея? Или вечно не хватает всем недоброжелателям в нем какой-то российской слякоти? Неужто и впрямь чувствуют неизбывную кельтскую шотландскую гордость и тягу к независимости, к вольности, чего в русском человеке часто не хватает? Не случайно он и погиб-то рядом с Шотландкой, поселением, основанным под Пятигорском выходцами из Шотландии.

Но, опять же, с другой стороны, более русского по стихам, по выражению своей русскости в русской поэзии XIX века не найти. Он и был светлым предвестником Сергея Есенина. Еще в юношеских стихах, посвященных Новгороду и мятежному славянину Вадиму Храброму, он настойчиво противопоставляет славянство Вадима чужести, варяжести пришлого Рурика. В «Бородино» он, несмотря на свое увлечение Наполеоном и любовь к французской литературе, без всякого стеснения называет пришлых французов «бусурманами». С какой детской наивностью он утверждает в стихотворении «Смерть Поэта», что русский человек не смог бы поднять руку на русского гения, даже если бы тот был не прав. «Не мог понять он нашей славы…» Увы, русская дворянская рука его и убила.

Вот что писали его дальновидные современники: «На Пушкина целила, по крайней мере, французская рука, а русской руке было грешно целить в Лермонтова» (П. А. Вяземский). «Не стало Лермонтова! Сегодня (26 июля) получено известие, что он был убит 15 июля в Пятигорске на водах; он убит, убит не на войне, не рукою черкесца или чеченца, увы, Лермонтов был убит на дуэли — русским» (А. Я. Булгаков). «Теперь другой вопрос, как поступить с убийцей нашей славы, нашей народной гордости, нашего Лермонтова… тем более, что он русский… нет, он не русский после этого, он не достоин этого священного имени» (А. П. Смольянинов). Или, как высказался Владимир Соллогуб: «на русское имя» кровавым пятном легла смерть русского гения. Так почему до сих пор не могут понять нашей славы гениального Лермонтова все оправдатели Мартынова и собиратели сплетен и слухов антилермонтовского содержания? Зачем в оправдание Мартынова кинулся и наш всеядный Евтушенко, уже сейчас, в 2012 году написавший:

Убитый пулей — не мортирами, несчастья полон своего, зачем он додразнил Мартынова, несчастным сделав и его?

Впрочем, для Евтушенко несчастны все убийцы русских поэтов: и Дантес, и убийца Рубцова. Он любит жалеть всех разрушителей России.