После любви - Виктория Платова

– Кстати, вчера в двадцать первом сломалсякондиционер, – добиваю я Доминика.

– Дерьмо!..

– Его уже починили.

– Ты прелесть, Сашa! Без тебя бы я пропал!

– Интересно, как шли дела до того, как я здесьпоявилась?

– Из рук вон, Сашa! Из рук вон!

Это почти правда. Отель ветшает, Доминик не слишкомрачительный хозяин. Тем, кто хотел бы получить здесь полный пакет услуг, ловитьнечего. Вся надежда на неприхотливых серферов, для них Доминик расписываетдоски. Этому занятию посвящено свободное время Доминика. И несвободное тоже. Он– отличный художник, и если бы не трусость, мог бы сделать карьеру именно какхудожник. Но для этого ему пришлось бы отправиться в Европу и показать доскикому-нибудь из специалистов или ждать, пока такой специалист появится вЭс-Суэйре. И то и другое – из разряда «один шанс на миллион», и простойарифметический подсчет подсказывает, что ждать Доминику придется долго. Я –гораздо деятельнее Доминика и могла бы (в порядке дружеской помощи) сама поискатьспециалистов; тогда отъезда из Эс-Суэйры не избежать. А покинуть Эс-Суэйруозначает снова лицом к лицу столкнуться с концом света.

Переживать его заново у меня нет никакого желания.

И все же я чувствую ответственность за Доминика, вот почемудва месяца назад я написала письмо Алексу Гринблату, знаменитому галеристу итеоретику современного искусства. О его существовании я узнала совершеннонеожиданно, из того же журнала, в котором были помещены фотографии виллы АленаДелона в одном из предместий Марракеша. Там же имелась сноска на адресагринблатовских контор. В Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

Я остановилась на парижской, потому и письмо было написанопо-французски, хотя более расплывчато-космополитичного имени, чем «АлексГринблат», и придумать нельзя. Во всяком случае, несомненно одно: АлексГринблат – не араб.

К письму были приложены семь фотографий семи досок,расписанных Домиником. Виды рыбного рынка Эс-Суэйры, виды Доминика на Марракеш,Касабланку, Рабат. Оставшиеся три доски – плоды воображения Доминика: женщины,которых он никогда не знал, вещи, которых он никогда не касался, чувства,которые он никогда не испытывал. Все заключено в непроницаемую оболочку изводостойких красок (рецепт их приготовления – ноу-хау Доминика), все мерцает,светится внутренним светом и дразнит неопытные души. Опытные, впрочем, тоже.Плоды воображения моего трусливого друга нравятся мне больше всего. Кой черт,«нравятся»! – я готова сожрать их, откусить по внушительному куску откаждого и потом долго наслаждаться послевкусием. Послевкусие – вот что важно вовсем, что делает Доминик, вот что ценно.

Только конченый серфер может попирать это ногами. Что они иделают с разной степенью мастерства.

Никогда, никогда я не приму приглашения на ужин ни от одногоиз них!..

Ответа от Алекса Гринблата нет и нет.

Поначалу я развлекаю себя тем, что живописую нашу сГринблатом встречу. В красках, подсмотренных у Доминика.

Алекс Гринблат видится мне поджарым, сильно загорелыммужчиной лет тридцати пяти или около того. Он свободно говорит на несколькихязыках и также свободно перемещается по миру, государственных границ для негоне существует. Плоды воображения имеют для него такую же ценность, как и дляменя, если не большую. Да-да, несомненно, – большую! Ведь Алекс Гринблат –профессионал, открывающий миру новые таланты, то есть человек с совершенноособым зрением. Не исключено, что и глаза его выглядят как-то иначе, чем удругих людей. Возможные варианты:

– зрачки вечно сужены, как у египетской кошки;

– зрачки вечно расширены, как у кошки породы камышовыйпойнт;

– со зрачками все в порядке, но на радужной оболочкелегко просматривается эскиз к ван-гоговским «Виноградникам в Арле».

И, наконец, последний, самый правдоподобный, вариант:

– у него чертовски красивые глаза.

Как бы то ни было, даже чертовски красивые глаза не могутоправдать молчание Алекса Гринблата. И по мере того, как оно затягивается,меняется и облик «теоретика современного искусства». Алексу Гринблату больше нетридцать пять, по меньшей мере – полтинник. Поджарый, сильно загорелый – ха-ха!эта история совсем не про тебя, Алекс Гринблат! Твоему брюху позавидовал бы ипростак Доминик; складки жира на шее, омерзительная плешь, кислотой разъедающаячереп. Тонкие губы или – напротив – слишком толстые, мокрые, сложенные в скобку.Губы и плешь выдают тебя с головой, сраного мистификатора. То, чем тызанимаешься, – сраная мистификация, не больше и не меньше. Легкопредставить, что ты втюхиваешь яйцеголовым снобам подвидом современногоискусства. Мазню, вот что! Энди Уорхол forever сказал бы Доминик, если бы знал,кто такой Энди Уорхол. Он не знает.

Я – знаю.

Я знаю и много чего другого, но эти знания неприменимы кЭс-Суэйре. И поэтому я люблю ее еще больше, я довольна Эс-Суэйрой так же, какЭс-Суэйра довольна мной. Алекс Гринблат и яйцеголовые снобы пребывают в схожемэкстатическом единстве, разночтения вызывает лишь сумма за очереднуюконцептуальную мазню. Алекс Гринблат норовит завысить планку, снобы – занизить,чтоб ты сгорел, Алекс Гринблат!..

Сраный мистификатор, торговец тухлятиной, записной мудак!

Le inerde.

Эта мысль успокаивает меня, я больше не жду ответа от АлексаГринблата.

Я больше не думаю о нем.

Но в один прекрасный вечер Алекс Гринблат сам напоминает осебе.

Это мог быть и другой вечер, все вечера в Эс-Суэйре одинаковопрекрасны, но именно тем вечером я отправляюсь в аэропорт с табличкой«JWONTAGNARD».

«Montagnard» – карликовая фирма, одна из несколькихкарликовых фирм, все еще сотрудничающих с отелем Доминика. Идиотов, которыепользуются услугами «Montagnard», наберется не больше двух десятков, в основномэто мелкие клерки, владельцы стареньких мопедов, отставные спортсмены с вечнымижалобами на мениск или студентики, бурно переживающие любовную драму. Французы,бельгийцы, иногда – канадцы.

В аэропорту я нахожу шестерых, они прибиваются к моейтабличке, щерят зубы в одинаковых улыбках: о-lа-lа, mademoiselle, так это выбудете сопровождать нас? правда ли, что здесь сильные ветра? правда ли, чтоздесь не очень жарко? жары хотелось бы избежать, а волны? правда ли, что здесьлучшие в Морокко волны? (волны интересуют отставных спортсменов, следовательно:двое из шести – отставные спортсмены, судя по въевшемуся в кожу бледному загару– горнолыжники, нытье и стенания по поводу мениска обеспечены).

Досок для серфинга ни у кого из шестерых нет.

Три пластиковых чемодана на колесиках, две спортивные сумки«Athens-2004» и один рюкзак – вот и весь багаж невинных жертв «Montagnard», онлегко помещается в салоне автобуса. Горнолыжники с испугом наблюдают, как язанимаю место за рулем, остальные четверо отделываются традиционным «o-la-la,mademoiselle!», вот только энтузиазма и жизнерадостности в голосах явнопоубавилось. Мы уже готовы тронуться в путь, когда появляется седьмой.