Всё брошу однажды… - Сергей Алексеевич Минский

стариков в убранстве бедном,

Птиц, улетающих на юг.

Увижу желтую аллею,

То здесь, то там рябины гроздь.

И вдруг до боли пожалею,

Что в жизни я всего лишь гость.

Я вскорости сойду.

А поезд

уйдет видением во сне.

Я спохвачусь, но будет поздно.

И снова грустно станет мне.

Метемпсихоз

Я проецируюсь в пространство

Через парсеки и века,

Где космос властвует бесстрастно,

Где жизни пишется строка.

Я проецируюсь незримо

Протуберанцами души

В извечный мир неповторимый,

Чтобы надеяться и жить.

Я расчленяюсь на частицы,

Материалом чтобы стать:

И то ли пищей грубым птицам,

А то ли массой для листа.

Я растворяюсь как-то странно,

Я множусь, брошенный во тьму;

И вот уже — сплошные раны

Среди сплошных смертельных мук.

И злость во всех частях вскипает,

И жалость жжёт сквозь линзу лет,

Но каждый новый день меж пальцев

Сочится пустотой во склеп.

Я вновь материализуюсь,

Чтоб в новом цикле суть познать:

Терзает слух рожденья зуммер,

И я кричу, не помня сна.

Закурю я сигарету…

Закурю я сигарету,

Вспомню долю и недолю.

Что же доля?

Это редко.

Что недоля?

Это долго.

О недоле долго плакать,

А о доле не расскажешь.

То, что было — было ладно,

Чего не было — то сказка.

Сказку сказывать я стану

О дождях, о встречах нежных.

Лишь начну и вдруг устану

От своей мечты-надежды.

Лгать не трудно — трудно верить

И в пустом искать поруку,

А потом похмельной скверной

В оправданье дергать скуку,

Выгонять из сердца призрак,

Обязать замолкнуть совесть.

Это ли недоли признак -

В рану да насыпать соли?

То-то больно, то-то жалко,

Так бы взять да и заплакать,

Душу сжечь святым пожаром -

Высшая за долю плата.

Так вот долю и недолю

Я тяну как сигарету.

Как недолю?

Очень долго.

Как же долю?

Очень редко.

Растоптанный росток…

Растоптанный росток

расстроил до безумья.

Растраченная жизнь

восстала из глубин,

Засыпав пеплом лет

коварно, как Везувий,

Все, что могло бы жить,

чему дано любить.

А где-то ввечеру,

в беспамятстве глубоком,

Красивейший закат

мне душу обагрит.

И станет город вдруг

пристанищем убогим,

Тюрьмой моей души

сквозь красный свет зари.

Но выдавит зарю

мерцающее небо.

И философий жгут

религию совьет,

Где жаркие пески

и тут же пахнет снегом,

Где логика — абсурд,

где смерть всегда зовет.

Растоптанный росток

пригрезился ли просто?

Но прошлое моё –

его прямая суть.

Растоптанный росток

уже в далеком прошлом.

Забыть его хочу.

Прошу же — не забудь.

Вода, потянутая рябью…

Вода, потянутая рябью -

Весенней, еще стылой, ранью -

Как бы рифлёное стекло.

В ней солнце бликами зажглось.

Река в распадке. Разлилась.

И словно утверждает силой

Свою над берегами власть,

Купаясь где-то в дымке синей.

Мне хочется на середину -

Как детям в сложный мир войти.

Как будто ждет меня там диво,

Ждет то, что суждено найти.

А ветерок упрямо дует,

Осколки бликов шевеля,

И так легко и чисто думать,

И мыслям нет нужды вилять.

В меня, как праздник вдохновенья,

Вдруг входит, сердце растравив,

И чудо-ветра дуновенье,

И ряби радостный мотив.

И слов твоих напевных роздумь,

Воды рифлёное стекло,

И солнце, что в воде зажглось -

Всё так восторженно, так просто.

Обрывается ниточка жизни…

Обрывается ниточка жизни.

Жёлто-огненный падает лист.

Воском мертвенным светятся жилки,

Что со снегом еще не слились.

Тает свет. Обветшалое небо

Посылает ни дождь, ни туман.

И по листьям из небыли в небыль

Я бреду, как по строчкам в роман.

Мокрым призраком жду вдохновенья,

Чувства прежние в помощь зову,

Осень года кляну за неверность,

В осень жизни взглянув наяву.

И в обманчивость возраста верю,

В свой счастливый удел, в твою честь,

В смерть, в бессмертие, в северный ветер,

Что снежинкой сверкнет на плече.

Сумеречная зона Голливуда

Рыдает ночь кошачьей перебранкой.

Скелет березы просится в окно.

И невозможно с силами собраться -

Закрыть глаза, уставшие давно…

Она приходит судорожным вздохом,

Сам идеал — таких не может быть.

И все предметы оплывают в доме -

Я сам собою в этот миг забыт.

Она подобна сказочному лесу,

Где входит в кровь застывший лунный свет,

Где страх с восторгом — суета болезни -

Не новый, всепрощающий завет.

Горят глаза, она все ближе, ближе

Смертельной сутью страждущего рта,

И вдруг — о боже! — капля темной слизи

Стекает с губ и тело рвет экстаз,

Черты стареют, плоть, морщинясь, тает,

Покрыты плечи клочьями волос,

Кровавят язвы, пучатся суставы -

В глазницах торжествующее зло.

А я — в крови, как будто весь изранен,

Кричу, надеясь, что она во сне…

Рыдает ночь кошачьей перебранкой,

Скелет березы светится в окне.

Причуда августа

Запахи осенние.

Бродит ночь всесильная

Снами и беседами.

Замер лист осиновый.

Влага льнёт испариной.

Голоса вдоль улицы

Затихают парами.

Месяц дымкой жмурится.

Сыплет небо звёздами -

Успевай загадывать.

Я иду за вёслами,

Чтобы плыть за сказкою.

На старик* заброшенный

Проберусь сквозь лилии,

Где гостям непрошенным

Вяжут вёсла листьями.

И на дно ребристое

В лодку навзничь лягу я.

Далеко у пристани

Ночь вздохнула клаксоном.

Звёзды — в дымке матовой

Тихой тайной светятся:

Как алмаз, обманчивы,

Как обман, приветливы.

Притяженье звёздное

Поднимает бережно:

Я уже над вётлами,

Над обрывом берега.

Вижу в лунном зеркале

Лодку неуклюжую:

Птицы плоть презренную

Разрывают клювами.

Страх.

И пробуждение.

Смотрит небо тайное.

Птицы дело сделали

И в ночи растаяли.

Я весь цел-целёхонек,

Но рубаха — клочьями.

Рвёт дыханьем лёгкие,

Стала резвой лодочка.

Голоса на улице -

Прочь мой сон из памяти.

Месяц хитро жмурится,

И на лбу — испарина.

* — старое русло реки.

Весенних запахов разлив…

Весенних запахов разлив

Со снежной свежестью морозной,

Со сладким запахом берёзы

И горьким приозёрных ив

Приходит одурью свиданья,

Лишь только двери приоткрой.

И счастья миг не за горой,

И сокровенным обладанье.

О жизни

В. Стрижаку

1.

Не живём — агонизируем.

На дворе трава,

На траве дрова.

До чего же поразительны

Детские слова -

Правды острова.

И на грани сумасшествия,

Где все трын-трава

Или дрын-дрова,

Ждём повторного пришествия,

Чтоб в костер дрова,

Чтоб росла трава.

А сгорят дрова — не пленница

На