Смерть в чужой стране - Донна Леон

— Пуччетти, пройдите по домам на той стороне канала и узнайте, не видел или не слышал ли кто чего-нибудь.

— Сведения за какое время вас интересуют, синьор?

Брунетти задумался на мгновение, вспоминая, в какой фазе находится луна. С новолунья минуло две ночи: стало быть, течение не должно быть слишком сильным и вряд ли оно принесло тело издалека. Нужно будет расспросить Бонсуана насчет течений этой ночью. Руки мертвеца были странно сморщены и белы, а это верный признак, что в воде он пробыл долго. Как только станет известно, сколько прошло времени с момента его смерти, надо будет поручить Бонсуану подсчитать, какое расстояние могло проплыть тело. И откуда могло приплыть. Пока же остается надеяться на Пуччетти.

— За всю эту ночь. И еще, поставьте какие-нибудь заграждения. И разгоните этих людей по домам. Если сможете.

Конечно, на это шансов мало. Венеция может предложить своим жителям не так много подобных развлечений; они разойдутся, но очень неохотно.

Он услышал тарахтенье еще одной приближающейся лодки. Второй белый катер с работающей синей мигалкой вплыл в канал и остановился у того же причала, где стоял Бонсуан. На катере сидели трое в мундирах и один — в гражданском. Точно подсолнухи от солнца, лица зевак отвернулись — от предмета их внимания — мертвеца — и повернулись к людям, выпрыгнувшим из лодки и направившимся к толпе.

Впереди шел доктор Этторе Риццарди, городской судмедэксперт. Равнодушный к устремленным на него взглядам, доктор Риццарди подошел к Брунетти и дружелюбно протянул ему руку:

— Buon di,[7]Гвидо. Что случилось?

Брунетти отступил, чтобы Риццарди мог увидеть то, что лежит у его ног.

— Вот, плавал в канале. Лучани и Росси его вытащили, но сделать ничего не смогли. Лучани пытался, но было слишком поздно.

На это Риццарди кивнул и хмыкнул. Сморщенная кожа рук сказала ему, насколько поздно.

— Похоже, он уже давно в воде, Этторе. Но я уверен, ты скажешь точнее.

Приняв этот комплимент как должное, Риццарди вплотную занялся трупом. Когда он наклонился над ним, шепот в толпе стал еще более шипящим. Он не обратил на это внимания, осторожно поставил свою сумку на сухое место рядом с телом, и нагнулся над ним.

Брунетти повернулся и пошел туда, куда полицейские оттеснили первые ряды собравшихся.

— Вы уже сообщили ваши имена и адреса — теперь можете идти. Больше тут смотреть не на что. Значит, ступайте, ступайте отсюда все. — Старик с седой бородой, присев, выглядывал из-за спины Брунетти, стараясь увидеть, что делает с телом врач. — Я же сказал: вы можете идти, — обратился Брунетти прямо к этому старику.

Тот выпрямился, безразлично глянул на Брунетти, потом снова нагнулся, интересуясь исключительно действиями врача. Какая-то старуха сердито потянула за поводок своего терьера и ушла, явно возмущенная очередным проявлением полицейской грубости. Люди в форме медленно двигались в толпе, словом или осторожным прикосновением к плечу заставляя каждого повернуться и уйти, постепенно очищая место для полиции. Последним отступил бородатый старик, но отошел не дальше чугунного ограждения у подножия статуи Коллеони, к которому и прислонился, намереваясь стоять там до упора, отстаивая свои гражданские права.

— Гвидо, подойди сюда на минутку, — окликнул комиссара Риццарди.

Брунетти повернулся, подошел и стал рядом с врачом, который, стоя на коленях, расстегнул рубашку на покойнике. На левом боку, примерно в пяти дюймах над талией, Брунетти увидел горизонтальную зубчатую по краям черту, кожа вокруг которой была странного серовато-синего цвета. Он опустился на колени рядом с Риццарди в холодную лужу, чтобы взглянуть на это поближе. Порез был длиной с его большой палец и, вероятно, потому, что тело долго пробыло в воде, теперь широко раскрылся.

— Это не турист, который напился и упал в канал, Гвидо.

Брунетти кивнул, молча соглашаясь.

— Чем можно было сделать вот такое? — спросил он, кивая на рану.

— Ножом. С широким лезвием. И тот, кто это сделал, был либо очень умел, либо очень удачлив.

— Почему? — спросил Брунетти.

— Мне бы не хотелось строить догадки. Сначала надо сделать вскрытие и исследовать все, как положено, — сказал Риццарди. — Однако, насколько я могу судить, удар был нанесен под таким углом, что лезвие прошло прямо к сердцу. Никаких ребер на пути. Ничего. Легкий удар, легкое нажатие, и он мертв. — И Риццарди повторил: — Тут либо умение, либо удача.

Брунетти видел только ширину раны; он понятия не имел о том, какой путь проделал нож внутри тела.

— А это не могло быть что-то еще? В смысле — кроме ножа?

— Не скажу точно, пока внимательно не исследую внутренние ткани, но вряд ли.

— Так может, если нож не дошел до сердца, парня утопили?

Риццарди сел на корточки, аккуратно подвернув под себя полы плаща, чтобы не замочить их в луже.

— Нет, это вряд ли. Если бы удар не попал в сердце, рана не помешала бы ему выбраться из воды. Ты только посмотри, какой он бледный. Я думаю, произошло вот что. Один удар. Под точно рассчитанным углом. Смерть могла наступить почти мгновенно. — Он поднялся на ноги и совершил нечто вроде молитвы, единственное, на что юноша мог еще рассчитывать в это утро. — Вот бедняга. Красивый и в прекрасной физической форме. Я бы сказал, что он был спортсменом или по крайней мере очень следил за собой.

Риццарди опять склонился над телом и жестом, который выглядел странно отеческим, провел рукой по глазам покойного, пытаясь закрыть их. Один глаз не закрывался. Другой закрылся на мгновение, потом медленно открылся и снова уставился в небо.

Риццарди что-то пробормотал себе под нос, вынул из нагрудного кармана платок и положил его на лицо юноши.

— Закрой ему лицо. Он умер молодым,[8]— прошептал Брунетти.

— Что?

Брунетти пожал плечами:

— Ничего. Так говорит Паола. — Он отвел глаза от лица утопленника, на краткий миг устремив взгляд на базилику, и при виде симметрии ее фасада на мгновение обрел душевный покой. — Когда ты сможешь сказать мне что-нибудь определенное, Этторе?

Риццарди быстро глянул на часы:

— Если твои ребята смогут отвезти его на кладбище сейчас, я займусь им сегодня же утром, попозже. Позвони мне после ланча, и я смогу сказать точнее. Но думаю, здесь сомневаться не приходится, Гвидо. — Врач помешкал, не желая указывать Брунетти, как тому делать свое дело. — Ты не хочешь посмотреть его карманы?

Хотя Брунетти делал это множество раз за время службы, он терпеть не мог этого первого ужасного необязательного вторжения в покой умерших. Ему не нравилось рыться в их дневниках и рисунках, листать письма, трогать одежду.