Асьенда - Изабель Каньяс

Убирайся.

Я оцепенела. Захотелось броситься со двора, будто меня чем-то обожгло. Но я не позволила себе дрогнуть. Лишь крепче сжала руку Родольфо и прогнала это чувство. Глупости. Меня смутила встреча с Хуаной, только и всего, но это ведь не причина для побега. Не сейчас, когда я одержала такую победу. Не сейчас, когда мне некуда бежать.

Воздух был спертым и неподвижным, и только звук наших шагов прорезал тишину. Мы подошли к невысоким широким ступеням, ведущим ко входной двери. Я сделала один шаг и замерла, с губ слетел вздох.

На третьей ступеньке лежала мертвая крыса с неестественно выгнутой шеей и жестким языком, торчащим из-за желтых зубов. Может, она упала с крыши? Хотя расколотый череп скорее свидетельствовал о том, что кто-то со всей силы швырнул ее об пол. Поблескивающие мозги разлетелись по каменной ступеньке розовыми брызгами, и на гниль уже слетелись черные мухи.

Потрясенный Родольфо закричал и потянул меня со ступеней. За нашими спинами раздался беспечный смех Хуаны – она шла прямо позади нас и в мгновение приблизилась ко мне.

– Ах, коты слегка увлеклись, – сказала она весело, будто оправдываясь за проделки непослушного племянника. – Вы же не имеете ничего против котов?

Родольфо показал мне дом, но осмотр был недолгим. Он пообещал, что домоправительница Ана Луиза позже объяснит, как здесь все устроено. Хотя Родольфо и провел в этом доме все детство и имел много нежных воспоминаний, связанных с ним, во время войны он приезжал сюда очень редко, и Ана Луиза управлялась здесь гораздо лучше.

Стены дома были толстыми, оштукатуренными и побеленными. Несмотря на то что на улице светило яркое солнце, коридорами завладели тень и прохлада.

Здание было построено в форме дуги, огибающей главный двор; только самая большая, центральная постройка возвышалась на два этажа. В южном крыле располагались кухня и кладовые, за них отвечала Ана Луиза. В северной части центральной постройки была лестница, ведущая на верхний этаж, который занимали спальни, господские покои и несколько пустующих гостиных. Когда мы с Родольфо спустились вниз, я обнаружила узкий проход справа от лестницы. Было похоже, будто кто-то заколотил его досками и ржавыми гвоздями на скорую руку.

– Хуана говорила, что в северном крыле что-то повреждено, – объяснил Родольфо, заметив заминку. Мое внимание было приковано к дверному проему. Он осторожно взял меня за руку и увел оттуда. – После землетрясения или наводнения, не припомню. Я прикажу Мендосе заняться этим.

Мы вошли в обеденную залу, и я подняла голову, обратив внимание на мавританскую плитку[5], которая украшала стены от пола до высокого потолка, – должно быть, ее привезли с полуострова предки Родольфо. По периметру комнаты, почти на двенадцать футов от земли, тянулись балки. Родольфо проследил за моим взглядом.

– Когда родители устраивали тут приемы, слуги ставили наверх канделябры, – сказал он. – Было ярко, как в оперных театрах. – Вдруг улыбка и воспоминания померкли, и по его лицу пробежала тень. – Никогда не поднимайтесь наверх. Однажды оттуда упала служанка.

Что-то в его словах было не так – они показались мне холодными и даже слегка противоречивыми. По телу пробежала дрожь. Вопреки тому, что сказала Хуана, я бы не назвала холод в доме «сквозняком». Он пробирал до костей, будто в меня впивались чьи-то когти. Застоявшийся воздух был спертым, как в погребе. Меня охватило желание открыть все окна настежь и впустить в комнату свежего воздуха и света. Но Родольфо быстро провел меня дальше, резко захлопнув за собой дверь.

– Сегодня отужинаем в более приятном месте, – сказал он.

Завтра, пообещала я комнате.

Завтра я пролью свет на все твои темные углы и прикажу приготовить краску для потемневших от копоти стен.

Вдруг за дверью комнаты раздался смех.

Я застыла. Родольфо продолжил путь, но моя рука выскользнула из его.

Неужели мне послышалось? Или это все воображение? Я ведь точно слышала легкий заливистый смех, будто за тяжелой деревянной дверью играл непослушный ребенок.

Но в комнате никого не было. Я знала, что там пусто. Я только что была там.

– Пойдемте же, querida[6]. – Улыбка Родольфо была слишком яркой, слишком натянутой. – До ужина нужно многое успеть.

Родольфо оказался прав. Сады, конюшни, покои слуг, поселение тлачикеро и рабочих с фермы, склад, капелла… Сан-Исидро был отдельным миром.

После этого Родольфо передал меня на попечение Аны Луизы для дальнейшего знакомства с домом, и я сразу же пожалела об этом. Женщина не обладала ни приятными манерами, ни чувством юмора.

– Это зеленая гостиная. – Она указала на комнату, но входить не стала. Внутри был камин, грязный от сажи, белые стены и исцарапанные, потертые половицы.

– Но она не зеленая, – мой голос прозвучал глухо в пустом пространстве.

– Ковер был. – Единственное, что ответила мне Ана Луиза.

Как и ее голос, дом был абсолютно лишен цвета. Белый и коричневый, тени и сажа – такой была тусклая палитра Сан-Исидро. К тому моменту, как начало садиться солнце и Ана Луиза провела меня по территории для слуг и показала капеллу, у меня не осталось сил. Имение и все его участки находились в разном состоянии непригодности, и меня пугало количество усилий, которые придется приложить, чтобы привести их в надлежащий вид к приезду мамы. Но когда мы с Аной Луизой вернулись в дом и я еще раз осмотрела его со двора – от зловещей темной двери до потрескавшейся черепицы на крыше – во мне поднялась целая буря эмоций, и я не могла этому препятствовать.

Дом принадлежал мне. И здесь я буду в безопасности.

* * *

Семь месяцев назад меня разбудили прогремевшие удары и доносившиеся с улицы крики. Я подскочила с постели посреди ночи. С замиранием сердца, спотыкаясь о ковер, я вбежала в темный коридор и ухватилась за ручку двери в кабинет. Свет и тени насмешливо плясали на изящных стульях и тонких обоях, на потрепанной карте папиных сражений, приколотой к стене. Окна комнаты на втором этаже выходили во двор.

Я подбежала к окну. Всю улицу охватило пламя; десятки мужчин в военной форме размахивали факелами и темными мушкетами с острыми штыками. Огонь освещал их жадные ухмылки. Один из них стал колотить в дверь и выкрикивать имя моего отца.

Но где папа? Он бы, конечно, понял, в чем…

Отец открыл им дверь. Он вышел в аккуратно запахнутом вокруг жилистой фигуры халате и с растрепанными волосами. Он выглядел более усталым, чем когда-либо, залегшие тени подчеркивали его исхудавшее лицо.

Но во взгляде, которым отец окинул окружавших его мужчин, горела ненависть. Он заговорил, но, даже если б я приложила ухо к окну, все равно ничего бы не расслышала – они стояли слишком далеко, и крики заглушали любой звук. Мужчины схватили папу под руки и вытащили его из дома на улицу. Я не могла пошевелиться. Он казался таким хрупким, таким слабым…