Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт

Конец близок. Я слышу шум у двери, как будто снаружи об нее бьется какое-то тяжелое скользкое тело. Оно не должно застать меня здесь. Боже, эта рука! Окно! Скорее к окну!

Поелику события, о коих будет здесь рассказано, привели меня в лечебницу для душевнобольных, я сознаю, что это обстоятельство ставит под сомнение достоверность моей повести. К сожалению, невозможно отрицать, что значительная часть рода человеческого весьма ограничена в своих способностях относительно ясновидения и предчувствий. Таковым тяжело понять немногочисленных индивидуумов, обладающих психологической утонченностью, чье восприятие некоторых ощутимых феноменов окружающего мира простирается за пределы общепринятых представлений. Людям с более широким кругозором ведомо, что четкой границы между реальным, действительным и ирреальным воображаемым не существует, что каждый из нас, благодаря тонким физиологическим и психологическим различиям, воспринимает все явления по-своему. Именно из-за них столь непохожи все наши чувства. И однако, прозаический материализм большинства метит клеймом безумия иррациональные явления, не вмещающиеся в прокрустово ложе обыденней рассудочной логики.

Мое имя Джервас Дадли. С раннего детства я был отрешенным, далеким от жизни, мечтателем и оригиналом. Материальное положение моей семьи освобождало меня от забот о хлебе насущном. Весьма импульсивный склад моего характера отвращал меня и от научных занятий, и от развлечений в кругу друзей или близких. Я предпочитал оставаться в царстве грез и видений, вдали от событий реального мира.

Юность свою я провел за чтением старинных и малоизвестных книг и рукописей, в прогулках по полям и лесам в окрестностях наших наследственных владений. Не думаю, что вычитывал в книгах и видел в лесах и полях то же самое, что и все прочие. Но не стоит особо останавливаться на этом, ибо рассуждения на эту тему лишь дадут пищу безжалостному злословию насчет моего рассудка, какое я и ранее различал в осторожном перешептывании за моей спиной. С меня вполне достаточно просто поведать о событиях, не углубляясь в механизм причинно-следственных связей.

Как было упомянуто выше, я обитал в королевстве грез и фантазий, отвратившись от реалий материального мира, но я не утверждал, что пребывал там один. В природе не существует абсолютного одиночества. Особенно оно не свойственно человеку ведь из-за недостатка или отсутствия дружеского общения с окружающими его неодолимо влечет к общению с миром иным тем, что уже не существует вживе, или никогда не был жив.

Неподалеку от моего дома лежит уединенная лощина, в полумраке которой я проводил почти все свое время, предаваясь чтению, размышлениям и грезам. На этих мшистых склонах я сделал первые младенческие шаги, в сени этих сучковатых, диковинно искривленных дубов родились мои детские фантазии. Близко ли узнал я лесных нимф? Часто ли следил за их самозабвенными фантастическими плясками при слабых проблесках ущербного месяца?.. Однако сейчас речь не о том. Я расскажу вам лишь об одиноком склепе, таившемся в сумраке леса, о заброшенном склепе семейства Хайд, старинного и благородного рода, последний прямой потомок которого упокоился во тьме гробницы за несколько десятилетий до того, как я пришел в мир.

Фамильный склеп, о коем я повествую, был выстроен из гранита, с течением лет от частых дождей и туманов поменявшего своей цвет. Увидеть склеп, глубоко вросший в склон холма, можно было только оказавшись у самого входа. Дверь, представляющая собой тяжелую, лишенную украшений гранитную плиту. Она дергалась на проржавевших дверных петлях и была до странности неплотно прикрыта железными цепями и висячими замками, сработанными в отталкивающем стиле полувековой давности. Родовое же гнездо, некогда венчавшее вершину холма, не так давно стало жертвой пожара, приключившегося вследствие удара молнии. О той достопамятной грозе, разразившейся среди ночи, местные старожилы порой говорили тревожным шепотом, намекая на кару господню . Сами эти слова, и тон, каким они произносились, усиливали во мне и без того сильное влечение к руинам, могилам и гробницам, таящимся в сени тустык лесов. В пламени того пожара погиб лишь один человек.

Последний из рода Хайд по смерти был погребен в этом тихом тенистом месте. Бренные останки его перевезли сюда из тех далеких краев, где, после того как сгорел особняк, нашло пристанище это семейство. Не осталось никого, кто положил бы цветы у гранитного портала, и мало кто осмелился бы без страха вступить в гнетущий полумрак, окружающий склеп. Полумрак, где, казалось, бродили привидения.

Никогда не забыть мне дня, когда я впервые натолкнулся на эту потаенную обитель, приютившую смерть. Это случилось в середине лета, когда алхимия природы превращает ландшафт в почти однородную зеленую массу, когда шелест окружающей листвы, влажной после дождя, и не поддающиеся точному определению запахи почвы и растений приводят тебя в упоение. В столь живописном месте невольно прекращается работа мысли, время и пространство превращаются в незначащие нереальные категории, а эхо позабытого доисторического прошлого настойчиво отдается в зачарованном мозгу.

Весь день я блуждал по лощине, по таинственной дубраве, размышляя о том, чего не следует обсуждать. Мне было от роду всего десять лет. Я видел и слышал такие чудеса, что недоступны толпе, и непонятным образом чувствовал себя совершенно взрослым в некоторых отношениях. Когда, с усилиями прорвавшись сквозь густые заросли вереска, я неожиданно натолкнулся на вход в склеп, то ни в малой степени не понял, что обнаружил. Темные гранитные глыбы, загадочно приоткрытая дверь, скорбные надписи над порталом не рождали у меня никаких мрачных или неприятных ассоциаций. Я знал о существовании могил и склепов, много о них размышлял, но мои близкие, зная особый склад моего характера, стремились оградить меня от посещений кладбищ. Удивительный каменный домик на лесистом склоне был для меня не больше, чем поводом для любопытства, а его сырое холодное лоно, куда я тщетно пытался проникнуть сквозь соблазнительно приоткрытую дверь, даже не намекало мне на смерть или тление. Но в то же мгновение у меня, словно у безумца, вместе с любопытством зародилось неудержимое желание, которое привело меня в ад моего нынешнего заточения. Понуждаемый зовом, исходящим, должно быть, из страшной лесной чащи, я решился пройти в манящий мрак, несмотря на тяжкие цепи, заграждающие проход. В умирающем свете дня я с грохотом тряс железные заслоны каменной двери, стремясь пошире раскрыть ее, пытаясь протиснуть свое худенькое тело через узкую щель. Но мои усилия были тщетны. Испытывая поначалу лишь обычное любопытство, я постепенно превратился в одержимого, и когда, в сгустившемся сумраке я вернулся домой, то поклялся всеми богами, что любой ценой когда-нибудь взломаю дверь, ведущую в эти темные недра, что, казалось, звали меня. Врач с седоватой бородкой, каждый день посещающий мою палату, однажды сказал кому-то из посетителей, будто это решение и послужило началом моей болезни мономании, однако я оставляю окончательный приговор за читателем, когда он все узнает.

Месяцы, воспоследовавшие за моим открытием, протекли в бесплодных попытках взломать сложный висячий замок, а еще в крайне осторожных расспросах, относительно того, как возникла здесь эта постройка. От природы наделенный восприимчивым разумом и слухом, я сумел многое узнать, хотя прирожденная скрытость принуждала меня никого не посвящать в свои замыслы и планы. Вероятно, следует упомянуть, что я отнюдь не был изумлен или испуган, козда узнал о предназначении склепа. Мои весьма своеобразные понятия о жизни и смерти смутно отождествляли холодные останки с живым телом, и мне чудилось, будто то большое злосчастное семейство из сгоревшего особняка неким образом переселилось в тем каменные глубины, которые я сгорал желанием познать. Случайно подслушанные рассказы о мистических ритуалах и кощунственных пирах в том древнем особняке пробудили у меня новый глубокий интерес к приюту, у дверей которого я сиживал ежедневно по несколько часов кряду. Раз я бросил в полуоткрытую дверь свечу, но не сумел ничего увидеть, за исключением серых каменных ступеней, ведущих в небытие. Запах внутри был отвратителен, он отталкивал и одновременно чаровал меня. Мне чудилось, будто раньше, в далеком-далеком прошлом, спрятанном за пределами моей памяти, я его знал. Год спустя после этого происшествия на чердаке нашего дома, заваленном книгами, наткнулся я на изъеденные жучком плутарховы Жизнеописания . Меня сильно поразило то место в главе о Тезее, где было рассказано об огромном колене, под которым будущий герой отрочестве должен был найти знамение своей судьбы, едва лишь станет настолько взрослым, чтобы сдвинуть тяжелый камень. Предание это успокоило мое алчное нетерпение попасть в склеп, ибо я наконец поняля, что еще не пришло мое время. Потом, сказал себе я, когда вырасту, наберусь сил и разумения, я без труда смогу открыть дверь с тяжкими цепями, а до тех пор лучше подчиниться предначертаниям Рока.