Тайны двора государева - Валентин Лавров

Наталья не выходила из опочивальни. В ушах ее висели злополучные серьги.

Вдруг во дворе раздались дикие крики, на лестнице послышался топот многочисленных ног.

Наталья прильнула к окну: с белого коня слезал сам царь. Она поняла, зачем он пожаловал, торопливо сняла серьги, заметалась по опочивальне, желая спрятать их.

Никем не встреченный, зловеще нахмурясь, царь вошел в хоромы. Опричники уже тащили Наталью. Иоанн Васильевич коротко спросил:

— Где серьги? Ах, спрятала! Ну, мне и не такие во всем признавались. А ты, сосуд скудельный, сейчас быстро покажешь, куда укрыла их.

Наталья шагнула к государю. Все затихли.

Она с размаху вмазала ему звонкую пощечину.

Государь ошеломленно замер, схватился за лицо. Но вдруг нашелся, хрипло рассмеялся:

— Ты, девка, совсем от радости рехнулась! Еще бы, сам царь к тебе пожаловал! Ну, в долгу, красота, не останусь. Ты теперь у нас вдовая. Кто твою плоть побалует? А я, государь, об тебе и позабочусь. — Повернулся к опричникам: — Эй, други, разоблачите хозяюшку дорогую!

Слуги царевы сорвали одежды с Натальи, протиснули меж ног толстую веревку, начали, словно пилой, перетирать тело белое.

Охнула Наталья, но кулаки крепче стиснула, губы прикусила — ни звука не издала. Лишь слезы потоком обильным прекрасное лицо оросили. Веревка густо окрасилась кровью. Иоанн Васильевич брызнул слюной:

— Отдай, говорю, сережки! Куда запрятала, где утаила?

Опричники уже успели весь дом перерыть, жестоко домашних допросили, но так ничего не обнаружили.

Лик государев от гнева весь перекосило, сапогами в бессильной ярости топал:

— Где схоронила? Ну, говори! — Хитро сощурил глаз. — Отпущу тогда тебя на все четыре стороны, поверь, вот тебе истинный крест. — Он перекрестился.

В ответ — молчание. Рассвирепел окончательно Иоанн Васильевич:

— Перси ее отрежьте!

Малюта Скуратов, ухмыляясь в бороду, вытащил из-за пояса кривой турецкий нож, оттянул за сосок грудь и нарочито медленно — дабы мучение продлить! — отрезал. Затем деловито принялся за другую…

Так Наталью замучили до смерти.

Да и сенных девок не пощадили, над всеми опричники надругались.

Однако царь покидал хоромы виночерпия посрамленным: «сосуд скудельный» превозмог его жестокость.

В те дни к князю Воротынскому из дальней деревеньки приехал его племянник — Борис Ромодановский, юноша красоты необычайной и сердца отважного. Презрев опасность, они приказали своим людям собрать останки Корягина. Виночерпия похоронили рядом с его замечательной супругой в приделах церкви Владимирской Божией Матери, освященной еще в 1397 году, в Сретенском монастыре.

Ромодановский, знавший с детских лет Наталью и тайно влюбленный в нее, обнаружил серьги. Они были смертной хваткой зажаты… в ладони Натальи. С благословения священника, отпевавшего покойную, их там и оставили.

Слава о молодой мученице прокатилась по всей земле Русской.

Многие приходили поклониться праху ее, и у могилы нередко случались чудеса исцеления. Могилка Натальи сохранялась еще во времена Карамзина.

Что касается Бориса Ромодановского и князя Воротынского, то они задумали проказу небывалую, отчаянную. Но об этом — следующий рассказ.

Как бы властелины ни лютовали, как ни заливали бы Русь кровью невинных жертв, всегда найдутся отчаянные люди, презирающие страх. Одна из таких историй случилась в эпоху Иоанна Васильевича Грозного.

Солнце, розовато освещая край неба, ушло за горизонт. С реки Неглинной пахло тиной и сыростью. Князь Воротынский, могучий старик, много испытавший на своем бурном веку, тяжело ступая по мягким коврам, расхаживал по обширным своим хоромам. То и дело он подходил к узкому оконцу, с нетерпением поглядывая на дорогу.

Но вот загремели цепями, злобно заворчали псы. Слуга, карауливший гостя, спешно приоткрыл ворота. Во двор въехал всадник. Воротынский облегченно перекрестился на древние образа. Легкий на ногу, в хоромы влетел юноша лет девятнадцати. Он был необычайно красив. Пухлые, почти девичьи губы, крупные сияющие глаза, длинные, спадающие на плечи льняные волосы — все в нем дышало порывом и отвагой.

— Что, дядюшка, у тебя стряслось? Надо же, прислал ко мне в рязанскую деревушку своего слугу да приказал срочно к тебе скакать!

— Эх, дорогой племянник Ромодановский, князь Борис, житье мое сделалось самым скорбным. Ребра наши ломают, кнутьем мучают — и все это без вины. Соньку Воронцову помнишь, каприза которой ради государь виночерпия Корягина и супругу его Наталью перевел? С этой блудницей вавилонской еще прежде у меня по вдовецкому моему положению амурный грех был. Два года почти с той поры минуло. А тут вдруг объявилась, тайком из царицына терема отлучилась, требует: отдай, дескать, мне все драгоценности твоей покойной супруги да отпиши деревеньку. А то, мол, скажу государю, как ты, лежа со мной в спальне, его «собакой» лаял. И пужает: «Я про тебя подруге теремной сказала. Коли убьешь меня, она о тебе государю покажет». И точно покажет, если не откуплюсь. А потом, как пить дать, будет вновь стращать, с меня тянуть.

— Так беги, дядюшка, из Москвы! Затаись хоть в моей вотчине.

— А добро мое пропадай? А две дочери мои должны по гроб жизни в болотах прятаться? Нет, удумал я иное. Помню я, как ты, князь Борис, на святках девкой рядился, и даже никто не умел тебя отличить. Сделай милость, нарядись опять, а я тебя в царицын терем определю, который есть дьяволово капище и государя гарем постыдный. Сам потешишься да мне пользу сделаешь, век не забуду. Ax, заговорился я, давай к столу сядем, винца пригубим да потолкуем.

Выпили водки. По обычаю, для начала хлебцем заели, а уж потом за остальное взялись. Воротынский свою линию гнет:

— Ты, князь Борис, в женском наряде — истинная девица! Я у дочерей взял необходимое. — Он встал, подошел к сундуку, поднял тяжелую, обитую серебряной полосой крышку. — Гляди, башмачки красные, золотом расшитые, ноговицы сафьяновые. А вот опашень — загляденье! Перламутровые пуговки сверху донизу — одна к другой.

— И что дальше?

— Да вызнаешь, с кем она дружится, кто у Соньки подруга ближняя. А я уж остальное сам сделаю. Мой грех будет, не твой.

— А коли государь меня на ложе потянет?

— Вас, девок, много таких! — Рассмеялся. — Прежде чем до тебя, племянничек дорогой, очередь дойдет, ты все выведаешь и сбежишь. Меня спросят? Скажу: не знаю, не ведаю, куда девица та делась.

Князь Борис, зарумянившись от выпитого, куражно произнес: