Созданные для любви - Евгения Перова

Моя семья, состоящая практически из двух бабушек, не казалась мне чем-то особенным: я же в ней выросла! Но постоянное общение с очень старыми людьми, конечно, не могло не наложить на меня своего отпечатка: пожалуй, для своего юного возраста я была излишне серьезна, что не мешало мне всячески капризничать и шалить, доводя иной раз обеих бабушек до белого каления. Не говоря уж о маме, к редким приездам которой я словно приберегала свои каверзы.

Как ни странно, у меня было много друзей, в основном среди мальчишек. Но к седьмому-восьмому классам эта дружба стала приобретать совсем другой оттенок, и когда один из старшеклассников попытался потискать меня в темном углу, я стала обходить стороной всех этих озабоченных придурков, тем более что моим героем стал Евгений Леонидович. Моя любовь к учителю физики была настолько чистой и прозрачной, что ее можно было вставлять в оконную раму вместо стекла. Евгений Леонидович – это звучало так красиво, так поэтично! Я повторяла его имя перед сном, пока не засыпала, обняв большого плюшевого медведя, у которого мех был точно такого цвета, как волосы Евгения Леонидовича. Он снился мне чуть не каждую ночь – Евгений Леонидович, а не медведь. Даже не он сам, а его любовь ко мне. Просто любовь – словно облако, туман или дымка. Не знаю, как объяснить, что это было, но просыпалась я с улыбкой. А когда однажды на перемене я с размаху влетела в объятия Евгения Леонидовича, убегая от Витьки Самохина, то чуть не потеряла сознание!

Евгений Леонидович казался мне очень красивым, несмотря на то что был почти на пятнадцать лет старше, и потрясающе умным. Интеллигентное удлиненное лицо, светло-карие добрые глаза, каштановые вьющиеся волосы и очень хорошая улыбка. Мягкий, деликатный, он никогда не повышал голос и очень любил свою заумную физику, всеми силами пытаясь заинтересовать и нас. К тому же он прекрасно играл на гитаре и пел. Ну, как было не влюбиться?! На уроках я просто любовалась им, совершенно не понимая, что он там объясняет, и в результате сползла на тройки. И не только по физике, потому что на всех уроках я предавалась бесплодным романтическим мечтаниям. Однажды Евгений Леонидович оставил меня после уроков – я затрепетала. Он сел рядом со мной и мягко спросил:

– Что случилось, Леночка? Почему ты вдруг забросила учебу? Все учителя жалуются, что ты плохо готовишься. У тебя какие-то проблемы?

Он говорил так ласково, сидел так близко – у меня мурашки бежали по коже и сердце колотилось страшно – того гляди выпрыгнет. Я молчала.

– Я могу тебе чем-то помочь? Если хочешь, я позанимаюсь с тобой дополнительно. Последний материал был довольно сложный, но мне казалось, что такая способная девочка, как ты, должна с ним справиться. Что тебе мешает по-прежнему хорошо учиться? У вас все нормально дома?

Я посмотрела на него – Евгений Леонидович чуть нахмурился, увидев мое выражение лица. Я глубоко вздохнула, опустила голову и выговорила:

– Да, мне мешает одна вещь.

– Что же?

– Я люблю вас, Евгений Леонидович.

Он как-то поперхнулся и вскочил. Отошел к окну и постоял там, а я с тоской на него смотрела, начиная понимать, что все только испортила своим дурацким признанием.

Евгений Леонидович, наконец, повернулся и взглянул на меня:

– Леночка… Послушай… Я, конечно, польщен… Но ты же умная девочка! Твое чувство, такое юное и прекрасное… Оно словно сияние! И я просто попал под это сияние! Ты же прекрасно понимаешь, что…

Он сел за учительский стол и продолжал говорить. Я смотрела в пол и думала, что зря проболталась. Теперь мое чувство – это «сияние», как он выразился – словно обесценилось. Я почти не слушала, что он там проповедует, да и так ясно: «Не каждый вас, как я, поймет; к беде неопытность ведет». Так странно, но образ Евгения Леонидовича вдруг словно раздвоился. Один – реальный человек, учитель, растерянный от свалившейся на него ответственности, даже испуганный, и в то же время испытывающий чувство чисто мужского торжества и легкое эротическое волнение: уж очень красива девочка! Этот Евгений Леонидович казался мне немного комичным: взрослый мужчина испугался девичьей любви. Но второй образ – идеального возлюбленного – по-прежнему вызывал трепет в моей душе. Конечно, мои тогдашние впечатления не были выражены словами, да и осознала я все это гораздо позже, но его состояние я чувствовала очень хорошо.

– Спасибо! – прервала я его затянувшуюся речь. – Я все поняла. Я подтянусь и постараюсь вернуться к прежнему уровню.

Я встала, и он тоже поднялся.

– Всего хорошего, Евгений Леонидович! Вы мне очень помогли.

– Но… Лена, я надеюсь, это останется между нами?!

– Ну что вы, Евгений Леонидович, конечно! Я никому не скажу.

Я дошла почти до двери, но вдруг вернулась.

– Да, Лена?

Я подошла совсем близко к нему и тихо произнесла, глядя прямо в глаза:

– Вы не можете запретить мне любить вас! Так что придется потерпеть, пока само не пройдет. А может быть, вы меня дождетесь, Евгений Леонидович? Всего-то три года подождать! До моих восемнадцати. Я же вам нравлюсь, правда?

Он страшно покраснел, но не нашел, что ответить, только открыл и закрыл рот. А я улыбнулась ему улыбкой победительницы и медленно вышла из класса, зная, что Евгений Леонидович смотрит мне вслед. Первое время после этого разговора он избегал меня и почти не спрашивал на уроках, но я вела себя скромно, как будто ничего между нами и не было. Зачем мне лишние неприятности?

Интересно, что именно в это время у меня проявились удивительные способности, которые в нашей семье были только у Онечки. Она всегда все знала наперед! Выглядело это так: мы с ней чем-нибудь заняты, и вдруг она прислушивается и говорит:

– Пойди-ка, детинька, помоги маме, у нее сумки тяжелые.

Я подхватывалась и бежала вниз – мама действительно подходила к дому с двумя тяжеленными сумками.

– Как ты это делаешь?! – спрашивала я. – Откуда ты знаешь?!

Онечка только загадочно улыбалась. И вот, когда я рассказывала ей про наш разговор с Евгением Леонидовичем, я вдруг неожиданно для себя встала и спустилась вниз – у подъезда оказалась Маняша, которая возвращалась с рынка и волокла сумку на колесиках.

– И как ты узнала? – улыбаясь, спросила Онечка. – Как ты это сделала?

– Сама не знаю!

Я была поражена. Но эта способность к предвидению будущего осталась у меня надолго: я заранее знала, когда меня вызовут, какого урока не будет, придет ли нерегулярно ходящий автобус, есть ли смысл идти в магазин за сахаром и еще многое другое, иногда очень нужное для жизни, а иногда совершенно бесполезное. Ни у Маняши, ни у мамы таких способностей не было.

Ничего особенного между мной и Евгением Леонидовичем больше не происходило: я лелеяла свою любовь к нему, но никак это не показывала, и постепенно он стал забывать, что меня следует опасаться, так что иной раз мы с ним подолгу разговаривали, нечаянно задержавшись в классе – обо всем, не только о физике. Я видела, что ему со мной интересно, а когда я перевела для него с французского языка статью из научного журнала, Евгений Леонидович проникся ко мне почтением, а я, скромно потупив глаза, призналась, что владею тремя языками (считая школьный английский) и даже немного знаю латынь – все благодаря Онечке.