Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

А потом она умерла, радоваться стало некому, и я все забросила. Школу к тому времени закончила и пошла работать официанткой в один из трех ресторанов г. Ежовска. «Веселый Ежик» назывался. Официанткой я была старательной и непьющей, что по ежовским меркам большая редкость, на жизнь денег хватало, правда, жизнью это назвать трудно. Полная беспросветка и скука. Да и стыдно мне было перед мамой покойной, вроде как подвела я ее, не получила образования хорошего. А где его в нашем городе возьмешь? И сунулась я в актерскую студию при местном кукольном театре. Театр этот – наша достопримечательность. Казалось бы – ничего нет, а театр есть. Вот такая заковыка. Для чего он нужен, да еще и студия при нем – никто не знает, но все гордятся. Детей туда по воскресеньям водят, а в будни труппа по колхозам разъезжает. За живой продукт приобщает к искусству сельских тружеников – с деньгами-то в селах трудно, так зрители тащат, кто чем богат: яйца, картошка, молоко. Народ там добродушный, с жалостью к артистам относился, как к болезным. Да честно говоря, артисты этого самого Ежовского ордена почета кукольного театра и были болезные. Сборище полоумных. В Ежовске психушки нет, так, по-моему, всех сумасшедших в кукольный театр отгружали, кого только не было в труппе! Даже один самый настоящий даун, Коля его звали. Громадный мужик с нечеловеческой силой и умом семилетнего ребенка. Встретишься с таким случайно на улице – помрешь со страху, а на самом деле – добрейшее существо, помешанное на куклах. Он у нас артистом вспомсостава считался, правда, вспомсостав только из него одного и состоял. Он нам ящики с куклами и декорациями грузил, ну и давали ему иногда с деревом или замком за ширмой постоять, так для него это большой праздник был. Он потом дерево обцелует, прежде чем в ящик уложить, и все приговаривает: «Коля-дерево, Коля-дерево». Мы его любили, привыкли к его виду страхолюдному и своим считали. Мать его на нас только что не молилась. Она парикмахершей работала, не старая еще тетка. В Коле своем души не чаяла, но везде он – придурок, а у нас на фоне остальных – вроде и ничего.

Труппа действительно та еще была – выдающаяся. Такую коллекцию собрать – сильно постараться надо. А главный коллекционер – Антон Хуанович Пинто-Гомес, главный режиссер и художественный руководитель дома дураков под названием Ежовский кукольный театр. Вот уж личность была незабываемая, оригинал из оригиналов. Один внешний вид чего стоил. Его когда народ неподготовленный на улице встречал – столбенел просто. Еще бы – идешь себе по грязюке, по дырявому тротуару, среди обшарпанных покосившихся домов, навстречу тебе – родные знакомые лица спивающихся сограждан, все тихо, все привычно, и вдруг – бабах! – навстречу чудо-юдо, наш Антон Хуанович! Волосы у него были до плеч и абсолютно белые – седина такая странная, не серая, в смысле, соль и перец, а одна соль. Сверкающая прямо-таки соль. Да еще волосы всегда чистые. Наш-то народ с помывкой голов традиционно не заморачивался. Да и, к слову сказать, мыть-то особенно и нечего было. Видимо, из-за постоянной нехватки в организмах ежовчан витамина D, который, как известно, поступает с солнечными лучами, буйной растительностью жители города похвастаться не могли. Так, две волосины в три ряда, да и те сальные. Шевелюре Антона Хуановича любая модница позавидовала бы. Просто сверкающий белый ореол вокруг смуглого лица. Почему оно смуглым было, тоже никто понять не мог. Лето у нас, как говорится, короткое, зато малоснежное. Посветит солнце слабенько июль да август, не очень-то за это время загоришь. А вот Антон умудрялся. На улице дождь да слякоть, а он как из солярия. Правда, он иногда исчезал из Ежовска – в командировки на съезды кукольников ездил, его в той среде ценили очень. Вся квартира Антона Хуановича, которая прямо при театре располагалась, дипломами разными на иностранных языках завешена была. Места пустого на стенах не найдешь. Смотрелось впечатляюще.

Чем уж этим неведомым заграничным кукольникам изделия Антоновы полюбились, простому человеку не понять. Странные они какие-то были, жутковатые. Например, имелась у него «принцесса» – только плюнешь да перекрестишься. Огромная желтая голова на маленьком зеленом тельце. Оказывается, принцесса – тыква. Но это когда тебе объяснят, а так – уродина и есть уродина. И много еще такого же в квартире Антоновой обреталось.

Он и сам на куклу здорово смахивал. Небольшой, аккуратненький, чистый – будто только что сделанный. А одежду ему театральные швеи шили. Пиджаки все больше из бархата. Его-то в театре всегда навалом: то на задник, то на ширму, то на одежку куклам. Но это не значит, что Антон служебным положением пользовался и театр обворовывал. Он для театра и главным кормильцем был. Сгоняет в свою командировку с очередной куклой-уродом и возвращается с добычей. Антон на стенку очередной диплом, а кукла с денежной премией. «Детишкам на бархатишко», – как говорил наш странный худрук.

Так вот, если его кто из неподготовленных встречал, так прямо столбенел на улице. А Антону хоть бы что, пилит себе дальше по своим делам, ни на что внимания не обращает. Волосы развеваются, полы длинного пальто развеваются, шарф развевается. Красотища! Остолбенелый гражданин постоит, постоит, головой потрясет и тоже по своим делам пошлепает, но уже прибалдевшим.

Ежовчане Антону не удивлялись. Он вроде как всегда здесь был и всегда в одном и том же виде, ну разве что шарфы у него менялись. А так – черное бархатное пальто в пол, черный пиджак бархатный и белые шелковые рубашки с отложными воротничками. И еще запах лаванды. Это у него духи такие были, без названия. А когда спрашивали, чем от него пахнет, он отвечал: «Лавандой, – и добавлял: – В чисто гигиенических целях, чтобы моль не съела. Вам известно, что моль боится запаха лаванды?»

В театре-то было известно. Везде мешочки с этой травкой лежали, потому что для кукол моль – главный враг. Это нам всем Антон внушил. С чего он такое взял, никто не знал, но раз в полгода устраивался субботник с целью выявления моли. Никто ее ни разу в театре не видел, но угроза появления ее над нашим культурным учреждением висела постоянно. Так что через каждые шесть месяцев мы перебирали нашу рухлядь в поисках мерзкого насекомого или его личинок. А рухляди было много. Антон ничего выкидывать не разрешал. Старые куклы складировались в особом помещении и доживали свой век в уважении и почете. Так что накопилось их видимо-невидимо. И вообще в театре куклы были главными, а мы уже при них – обслуживающий персонал вроде как. Да только никто не жаловался, наоборот, оберегали кукольное царство как могли, потому как податься многим из нас просто некуда было. Кругом Ежовск в своем неприглядном виде – хмурый, злой, полуголодный, пьяный и вечно сквернословящий. А у нас – странные куклы, юродивые артисты, да маленькие дети. Загляденье!

Однако как меня занесло в воспоминаниях! Сначала Академия, потом Ежовск… Это все Антон виноват. За те три года, что он меня опекал да воспитывал, сумел вбить в мою бедную голову, что фантазии или воспоминания – так же реальны, как сама жизнь, и неизвестно еще, что реальнее. «Ну сама подумай, – говорил он мне, – разве ты не кукла в чьем-то спектакле? Сначала режиссер решил, что ты будешь официанткой в ежовском заплеванном ресторане, но ты оказалась слишком хороша для такой роли, он пожалел тебя и придумал кое-что получше: ты стала артисткой. Не надо делать такое лицо, я знаю, какого ты мнения о нашем театре и обо мне. Видел я, как ты крутишь пальцем у виска за моей спиной, когда тебе что-то не нравится. Ну что ж, примадонна имеет право быть капризной, это естественно. Было бы нелепо, если бы прима была скромна и покладиста, не хотелось бы мне иметь такую приму в труппе. Но анархии и саботажа я не потерплю! – строго повышал он голос. – Все должно быть в рамках вкуса! Ты меня поняла?»