Скала - Питер Мэй

— Помнишь убийство на Лейт-Уок в мае?

Фин кивнул, но не стал открывать папку. Он и так слишком хорошо помнил голое тело, подвешенное на дереве между церковью пятидесятников и банком. На стене висел плакат с надписью: «Иисус хранит нас». Фин тогда подумал, что отличная получилась бы реклама: «Иисус хранит деньги в Банке Шотландии».

— Случилось еще одно убийство, — сказал Блэк. — Тот же почерк.

— Где?

— На севере, в Северном управлении. Его нашла наша система ХОЛМС. Это от нее исходит предложение привлечь тебя к расследованию, — Блэк моргнул — у него были длинные ресницы — и скептически посмотрел на Фина. — Ты ведь говоришь по-местному?

— На гэльском? — удивился Фин. — Я на нем не говорил с тех пор, как покинул остров Льюис.

— Тогда тебе пора его освежить. Убитый — из твоей родной деревни.

— Из Кробоста?!

— Да. Был на пару лет старше тебя. А звали его… — Блэк взглянул на листок перед собой. — Макритчи. Ангус Макритчи. Ты его знаешь?

Фин кивнул.

III

Солнце заглядывало в окно гостиной, словно упрекая их в том, что они несчастны. В неподвижном воздухе висели пылинки. Было слышно, как на улице дети гоняют мяч. Всего несколько недель назад там мог быть и Робби. На каминной полке тикали часы, отмеряя минуты молчания. Глаза Моны были красными, но слезы уже высохли — их заменил гнев.

— Я не хочу, чтобы ты ехал, — это прозвучало уже не в первый раз.

— С утра ты хотела, чтоб я пошел на работу.

— Но я хотела, чтобы потом ты вернулся домой. Я не хочу сидеть здесь одна! — Она судорожно втянула воздух. — С воспоминаниями… И… И…

Мона могла так и замолчать, не закончив предложения. Фин решил помочь ей:

— И с чувством вины?

Он никогда не говорил, что винит ее в том, что случилось, но на самом деле винил. Хоть и понимал, что это бессмысленно.

Мона посмотрела на него с такой болью, что он немедленно пожалел о своих словах.

— В любом случае, это всего на несколько дней, — Фин провел руками по своим светлым кудрявым волосам. — Думаешь, я хочу ехать? Я не возвращался туда восемнадцать лет.

— А сейчас ты пользуешься ситуацией, чтобы сбежать! Сбежать от меня.

— Это просто смешно!

Но он знал, что она права. Это бегство от всех бед и проблем, туда, где жизнь когда-то казалась простой. Возвращение в детство, назад в утробу. Теперь так просто забыть о том, что он прятался от этого всю свою взрослую жизнь. О том, что подростком он ничего так сильно не хотел, как покинуть остров.

Фин вспомнил, как легко было жениться на Моне. Для этого нашлись тысячи причин, кроме одной, настоящей. Ему нужен был кто-то рядом, нужен был предлог, чтобы не возвращаться. Но за четырнадцать лет им удалось лишь создать пространство, которое они просто занимали вместе, но никогда не делили. Они были друзьями, тепло относились друг к другу, но вряд ли в их жизни была настоящая любовь. Как очень многие пары, они предпочли синицу в руке журавлю в небе. Робби был мостиком между ними, но теперь Робби нет…

— Ты представляешь, каково мне было все это время? — сказала Мона.

— Думаю, да.

Она покачала головой:

— Нет. Тебе не приходилось быть рядом с тем, кто упрекает тебя даже своим молчанием. Фин, ты считаешь, что во всем виновата я. Но знаешь что? Как бы ты ни винил меня, сама я все равно виню себя в десять раз больше. И еще… Это и моя потеря. Он был и моим сыном, — у Моны на глаза снова навернулись слезы. Фин не мог собраться с духом и хоть что-то сказать.

— Я не хочу, чтобы ты ехал!

Ну вот, опять…

— У меня нет выбора.

— Есть! Выбор всегда есть. Ты сам решил не ходить на работу — и не ходил. И на остров ты можешь не лететь. Просто откажись, и все.

— Я не могу.

— Фин, если ты завтра сядешь в самолет…

Он ждал ультиматума, а она собиралась с духом, чтобы предъявить его. Безуспешно.

— Что, Мона? Что будет, если я завтра сяду в самолет? — он вынуждал ее сказать это, чтобы виноватой оказалась она.

Женщина отвернулась, до крови прикусила губу.

— Не думай, что я буду здесь, когда ты вернешься. Вот и все.

Он долго смотрел на нее.

— Возможно, так будет лучше.

Двухмоторный самолет на тридцать семь мест вздрогнул под порывом ветра и накренился, чтобы сделать круг над Лох-а-Туат и приземлиться в аэропорту Сторновэя. Плотная низкая облачность осталась позади, и Фин увидел свинцово-серое море и белую пену прибоя на черной скале, выдававшейся из полуострова Ай, — этот клочок земли называли Пойнт. Внизу проплывали рытвины, похожие на окопы времен Второй мировой войны впрочем, их выкопали ради тепла. Здесь столетиями добывали торф, и на ровной безликой поверхности болота остались отметины. Вода в бухте выглядела холодной даже на расстоянии, поверхность ее морщил вечно дующий ветер. Фин забыл об этом ветре, о том, какую силу он набирает, пролетая три тысячи миль над Атлантикой. Кроме укрытия гавани Сторновэя, на острове почти не было деревьев.

Полет длился час, и все это время Фин старался не думать: ни о том, что наконец возвращается на родной остров, ни о том, в какой ужасной тишине он уходил из дома. Мона провела ночь в комнате Робби. Собираясь, Фин слышал, как она плачет в другом конце коридора. Утром он ушел без единого слова. Он знал, что, закрывая за собой дверь, оставляет позади всю прошлую жизнь с Моной. И вот внизу проплывают знакомые постройки взлетного поля, а вдалеке виднеется новое здание паромного терминала… Он так давно здесь не был! Фина захватили воспоминания, к которым он оказался совершенно не готов.

Те, кто родился в пятидесятых, помнят свое детство в коричневых тонах — мир цвета сепии. Я рос в шестидесятых-семидесятых, и мое детство было фиолетовым.

Мы жили в одном из так называемых «белых домов» в полумиле от деревни Кробост. Она была частью общины Несс на северной оконечности острова Льюис — самого северного острова в архипелаге Внешних Гебридских островов Шотландии. «Белые дома» строили в двадцатых годах из камня и известняка или бетонных блоков и крыли шифером, гофрированным железом или рубероидом. Эти строения должны были заменить «черные дома» с сухими каменными стенами и тростниковыми крышами, где ютились и люди, и животные. Там в центре каменного пола в главной комнате, так называемой комнате с очагом, день и ночь горел торф. Труб не было — дым должен был уходить через отверстие в крыше. Конечно, при такой плохой вентиляции дымом был заполнен весь дом. Понятно, что век наших предков был недолог.

Остатки «черного дома», где жили мои прабабушка и прадедушка, стояли в нашем саду. Крыша не сохранилась, да и стены почти осыпались, но играть там в прятки было здорово.