Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Они расхохотались. Гортензия тоже заставила себя рассмеяться. А Агнесс достала из крохотной красной сумочки фломастер и записала название кафе прямо на своих белых теннисках. Гортензия зачарованно смотрела на нее, при этом размышляя: видно ли со стороны, что она составляет часть этой группы? И на всякий случай придвинулась поближе, чтобы исключить всякие сомнения.

Тут подошла какая-то девица, схватила у Ника стакан и одним махом выпила. Потом оперлась на плечо Агнесс и проверещала:

— I’m so pissed off! До чего вонючая вечеринка! Выходные в Лондоне — развлечение для бедных, вот что я вам скажу! Лучше бы я за город поехала! А это еще кто? — спросила она, ткнув ярко-алым ногтем в Гортензию.

Гортензия представилась, стараясь скрыть акцент.

— French? — выплюнула девица, ужасно скривившись.

— О, вы тогда, должно быть, знаете Эди Слимана? — поинтересовался Ник, уставившись на нее черными глазищами. Гортензия наконец вспомнила, что видела его фото в «Метро», он выходил из клуба под ручку с Эми Уайнхауз[8]— у обоих на голове были пакеты, которые дают в самолетах на случай, если пассажира стошнит.

— Ну… нет! — промямлила Гортензия. Безбородый Ник был очень даже ничего.

— А-а-а… — разочарованно протянул он.

— А какой тогда смысл быть француженкой? — усмехнулась девица с красными ногтями, пожав плечом. — В жизни ничто не имеет смысла, надо просто ждать, когда пройдет отведенное тебе время и наступит смерть… Ты долго намерена здесь торчать, или пойдем бухнем еще где-нибудь, darling? — спросила она у шикарной Агнесс, глотнув пива прямо из горлышка бутылки.

У Гортензии не нашлось остроумного ответа, и она, злясь на себя, решила покинуть это воистину вонючее местечко. «Поеду домой, с меня хватит, ненавижу острова, ненавижу англичан, ненавижу Англию, ненавижу ячменные лепешки, ненавижу Тернера, вельш-корги и долбаную королеву, ненавижу быть пустым местом, хочу быть богатой, знаменитой, шикарной, хочу, чтобы все меня боялись и ненавидели».

Она зашла в комнату-раздевалку, стала искать свою одежду. Подняла одно пальто, другое, третье и на секунду призадумалась — не украсть ли ей пальтецо от Майкла Корса с пушистым светлым меховым воротником, но, поколебавшись, положила на место. Нет, слишком рискованно… При их мании везде совать камеры — до выхода не дойдет, поймают. В этом городе ты всегда на виду, вечно тебя снимают. Потеряв терпение, она засунула руку в кучу одежек и вскрикнула от неожиданности. Ее пальцы коснулись теплой кожи. Там был кто-то живой, он заворочался, что-то при этом ворча. Человек под грудой одежды! Наверное, выпил целую бочку «Гиннесса» или обкурился в хлам. В субботу вечером здесь все ходят обдолбанные или пьяные. Девицы, качаясь, бродят посреди пивных потоков, сверкая стрингами, а парни, не выпуская из рук стаканы, пытаются прижать их к стенке, чтобы потом вместе всласть поблевать. Как возвышенно! So crass![9]Гортензия дернула за черный рукав, человек зарычал. Она выпрямилась, пораженная: голос-то знакомый! И, копнув поглубже, обнаружила Гэри Уорда.

Он возлежал под несколькими слоями одежды, прикрыв глаза и вдев в уши наушники, и преспокойно слушал музыку.

— Гэри! — взвыла она. — Что ты тут забыл?

Он вынул наушники и тупо уставился на нее.

— Я слушаю великого Гленна Гульда… Это так прекрасно, Гортензия, просто прекрасно! Нотки у него перекатываются, словно живые жемчужины, и…

— Но ты здесь не на концерте! Ты на вечеринке!

— Терпеть не могу вечеринки.

— Так это ты меня сюда позвал…

— Я думал, ты не придешь…

— А перед тобой кто, по-твоему? Моя тень?

— Я искал тебя, а тебя нигде не было…

— А вот я тебя видела, причем вместе с мисс Той-Кого-Нельзя-Называть. Вцепился в нее, облапил… Этакий защитник и покровитель. Кошмар!

— Она перепила, и я помогал ей держаться на ногах…

— И давно ты вкалываешь на Красный Крест?

— Думай что хочешь, но я поддерживал ее под руку, а в это время искал глазами тебя…

— Что-то я не замечала, чтобы у тебя было плохо со зрением!

— А ты беседовала с какими-то двумя кретинами… Ну, я не стал навязываться. Ты же у нас любишь кретинов!

Он вновь сунул в уши наушники и натянул на себя кучу пальто, отгородившись от мира этой плотной завесой.

— Гэри! — приказала Гортензия. — Послушай меня!

Он схватил ее за руку и притянул к себе. Она нырнула в мягкую массу, вдохнула запахи духов, узнала «Гермес», «Армани» и «Шанель», все смешалось, вокруг были шелковые подкладки и жесткие манжеты, она попыталась отбиться, вырваться, но он затянул ее под груду одежды и крепко прижал к себе.

— Тс-с! Нас не должны видеть!

Она лежала, уткнувшись носом в его шею. Потом почувствовала, как он вдел ей в ухо наушник, и услышала музыку.

— Послушай, как красиво! Это «Хорошо темперированный клавир». — Он слегка отодвинулся и посмотрел на нее улыбаясь: — Можешь назвать что-нибудь прекраснее?

— Гэри! Почему ты здесь?..

— Тсс! Слушай. Гленн Гульд не бьет по клавишам. Он их трогает, воображает, воссоздает, лепит, изобретает вновь, и пианино у него обретает исключительное, необычное звучание. Ему даже играть не надо, чтобы творить музыку! Это одновременно что-то очень земное, плотское и при этом неземное, волшебное…

— Гэри!

— Чувственное, сдержанное, воздушное… такое… Прямо слов не нахожу.

— Когда ты позвал меня сюда…

— Давай лучше еще послушаем…

— Я хочу знать…

— Ты не могла бы хоть немного помолчать?

Дверь комнаты внезапно раскрылась, и она услышали женский голос. Хриплый, тягучий, противный голос перепившей женщины. Она, качаясь, налетела на камин, чертыхнулась.

— Я не стала класть его на кровать, а положила на камин. Баленсиага как-никак…

Она явно к кому-то обращалась.

— Вы уверены? — спросил мужской голос.

— Уверена ли я? Баленсиага! Вы, надеюсь, знаете, что это такое?

— Это Шарлотта, — прошептал Гэри. — Я узнал ее голос. Что это с ней?! Она вообще не пьет!

Шарлотта тем временем поинтересовалась:

— Вы не видели Гэри Уорда? Он должен был увезти меня отсюда. И вдруг исчез. Испарился. Рассеялся как дым. I’m so fucked up. Can’t even walk!

Она повалилась на кровать, и Гэри поспешно убрал ноги, сплетя их с ногами Гортензии. Он знаком велел ей не двигаться и молчать. Она слышала, как глухо стучит его сердце. И ее сердце тоже. Ей захотелось, чтобы они стучали в унисон, и она улыбнулась.