Личный враг Бонапарта - Ольга Игоревна Елисеева

– Иван Галактионович! – Раздавшийся из темноты голос был и спокоен, и сердит одновременно. – Бога ради…

Бенкендорф сощурился. В круг света шагнула молоденькая особа в некрашеном льняном платье, крест-накрест перетянутом пуховым платком.

– Я прошу вас, господа, входите, – с бесстрашием обреченного произнесла она и уже тише, почти просительно: – Ведь вы нас не обидите?

– Как можно, мадемуазель? – Только что генерал готовился разорвать старого козла в клочья, но эта девочка одним своим присутствием объясняла и прием, и упреки: старику было что беречь, паче сена!

– Мы всего лишь ищем пропитания…

– Как все.

– И мы не осмелились бы вас побеспокоить, мадемуазель…

– Мадам. – За ее спиной из горницы вышла нянька, держа на руках двух хорошеньких девочек, укутанных шалями и напоминавших кочаны капусты.

– Елизавета Андреевна, вдова генерала Бибикова.

Гость подошел к руке.

– А это Иван Галактионович, старый сослуживец и друг моего отца, наш управляющий, – при сих словах грозный воитель в попоне поклонился хозяйке, но не гостям. – Надеюсь, вы извините его горячность, он здесь один – наша опора.

– А ваши крестьяне?

Бенкендорф отступил, пропуская в сени своих замерзших товарищей.

– Француз побрал, – нехотя отозвался старик, тоже отходя, чтобы дать место набившимся в тепло уланам. – А кто сам разбежался по лесам. Так что сена у нас нет.

– Да есть же сено, – досадливо упрекнула его госпожа. – Одной Фросе всего не съесть. У нас осталась корова, – пояснила она. – И мы, и дети ею живы.

– Простите нас, мадам, – с чувством проговорил генерал. – Мы заплатим…

– Возьмите так, – покачала головой госпожа Бибикова. – Ведь у вас квитанции, не деньги на руках. Куда Иван Галактионович поедет? Где будет искать ваши штабы? Да и дадут ли ему серебром? Ведь нынче бумага ничего не стоит.

– Барыня-матушка! Самим есть нечего! – возопил старик, готовясь рухнуть к ее ногам.

– Разве вы сено едите? – безучастно промолвила хозяйка. – Мне страшно думать, что вот так и Павел Гаврилович, быть может, у кого-то просил хлеба и крова.

– Я не знал, что генерал Бибиков скончался, – просипел под руку Серж Волконский.

Бенкендорф сердито закашлял: мол, не лезь в разговор, и без тебя непонятно, куда выгребем.

– Под Вильно. Нам прислали бумагу, – заученно ровным голосом произнесла вдова. – Входите, господа, в горницу. Сделайте честь, прошу вас.

Брякая шпорами и задевая за пороги, уланы пошли в дом. Гапка, рябая расторопная толстуха, кинулась скатывать холщовые дорожки: наследят, порвут, истопчут!

– Размещай казаков во флигелях и службах, – распорядился генерал, бросив на ротмистра неодобрительный взгляд. Волконский уже глазами ел хозяйку. Нехотя он отступил и побрел на улицу.

– Прошу к ужину, – молодая барыня указала на стол, по углам которого похоронно горели две свечки. – Мы никого не ждали, но, если вы благоволите потерпеть, Гапа сходит в погреб. И Мырыся.

Нянька передала матери детей. Утроба помещичьего дома озарилась еще парой шандалов. Когда-то здесь было богато и весело. Изразцовая печь-леденец потрескивала изнутри, и по ее муравленым лоснящимся бокам бежали теплые летние тени.

Явились домашние закуски: телячья нога, капуста с клюквой, огурцы в смородиновых листьях и томленая гречневая каша. Иван Галактионович очень неодобрительно смотрел на все это богатство. Но слугам, детям и самой хозяйке, кажется, нравилось принимать гостей. Молодых мужчин с пристойными манерами, людей ее круга, которых можно было не бояться и следовало хорошо накормить.

Гапка пошептала что-то на ухо госпоже и под согласный кивок помчалась на кухню. Минут через десять она вернулась с полной сковородой шкварок, которые по всей Смоленщине отчего-то назывались «шведами». Их выливали на кашу, глядя, как сало и жареный лук затапливают разваренную крупу.

– Жаль, господа, что вы не видели этот дом в лучшие времена, – сказала хозяйка. – Батюшка любил гостей и никогда не простил бы мне, если бы я ударила в грязь лицом.

– Лучшие времена скоро настанут! – провозгласил Серж Волконский, поднимая бокал с липцем. Здешнее чудо винокурения – медовый, шипучий, сладкий… Пьется легко, голова ясная, пока не наступает светопреставление.

– Папа всегда доставал сервиз, – улыбнулась хозяйка. – Но, вздумай мы последовать его примеру, и, боюсь, вы не отужинали бы до утра.

Все засмеялись.

– Мадам, мы бы не смогли любоваться сервизом, сидя за одним столом с вами, – заявил галантный Бенкендорф.

– Сервиз серебряный, – забубнил Иван Галактионович, явившийся к столу уже без попоны. На его синем сюртуке как бы между прочим поблескивал белой эмалью Георгий 3-й степени. – Пожалован его сиятельству матушкой-государыней Екатериной Алексеевной за дело при Козлуджи. Вот были времена! – Управляющий бросил укоризненный взгляд на господ офицеров. – Вот были люди! Не бежали от неприятеля. Не бросали сирот на басурманскую милость!

– Иван Галактионович, – одернула его хозяйка. – Нынче радость. В Смоленске все колокола звонят.

– Привалило счастья – на мосту с чашкой! – огрызнулся управитель. – Могут хоть все веревки оборвать! Их не звоном, а розгами встречать надо, – и, обернувшись к офицерам, вопросил: – Мало каши ели? Теперь поешьте в доме вдовы, а она не сегодня-завтра пойдет просить милостыню. Да людям подать нечего. Вот ваша заслуга! И нет тут никакой радости!

Александр Христофорович чувствовал, что у него горят щеки.

– Прости, отец, – он положил руки на скатерть и тут же спрятал их, стыдясь поломанных грязных ногтей. – Правду говоришь. Но что же нам теперь не жить?

– А и не жить! – старый управитель подскочил на месте. – Мы, бывало, друг перед другом с одними шпагами на крепостные стены лезли. А вы? Выучили вас по-французски балакать, так, видать, вся храбрость через учение вышла. Кинули нас на грабеж и поругание. А теперь вам весело, что живы остались!

Иван Галактионович сорвал с шеи салфетку, швырнул ее на стол и, гневно шаркая ногами, удалился.

Повисла пауза.

– Простите его, господа, – хозяйка тоже встала. – Он весь измаялся. Один тут на пять баб. У него руки трясутся. Он уже не может порох насыпать пистолету на полку. Так мы ему заряжаем и подаем, – она заплакала.

– Вам надо уехать, – Бенкендорф подошел к ней. Ему очень хотелось обнять и успокоить эту девочку, но он осмелился только опустить ладони на спинку ее кресла. – Родня в Смоленске есть?

Елизавета Андреевна покачала головой.

– А дом?

– Был. Неужели неприятель все еще…

– Нет, – генерал не стал врать. – Ваш управляющий прав. Своих теперь нет. Я уведу казаков моего отряда. Но могут прийти чужие. А казаки…