За гранью грань - Ольга Романовская

Щелкнул ошейник. Какой он тяжелый и как холодит пальцы! Будто металла на морозе коснулась. Под ошейником гематома. Быстро свела ее, окутав горло темного зеленоватым облачком. Заодно навсей поймет, я лекарь, а не палач. Кажется, сообразил, или просто хитрый. Лежит, не двигается, подозрительно смотрит. А у меня пальцы дрожат. Ничего во мне, кроме целебной магии, нет, защититься в случае нападения не смогу. Метнется темный смазанной тенью, ударит ребром ладони по горлу – и все, мертва. Видела такое. Но темный не спешил нападать, наблюдал. Видимо, не считал достойной траты последних крупиц жизненных сил.

Немного успокоившись и убедив себя – ничего дурного, сняв ошейник, не сделала, приступила к лечению. Сначала осторожно перевязала, затем вскинула руки и зажмурилась.

– Глупая ланга, – донесся сдавленный шепот раненого, – ты открылась!

Вздрогнула, сообразив, о чем он, но продолжила лечение. Краем глаза заметила черное облачко, однако заставила себя стоять, где стою. Он слаб, он не сумеет. А если да? Меня он не пожалеет: темным незнакомо это чувство.

Облачко развеялось, едва коснувшись пальцев. Навсей застонал и закатил глаза. Я же, унимая дрожь, погрузилась в ауру темного. Она оказалась вязкой и дырявой, только успевай штопать. Взмокнув, закатала рукава и чуть ли не легла на раненого. Пальцы искали прорывы и зашивали. Губы непрерывно бормотали десятки заклятий.

Прикосновение темного заставило дернуться и вернуться в вещественный мир. На память о невидимом щупальце осталась красноватая метка на щеке.

– Ты открылась! – с усмешкой повторил навсей. – Но ты не маг.

Вот так заявление! От возмущения даже о собственной ауре забыла, а зря, темный до нее таки добрался. Пока только исследовал и черпал силы, но лиха беда начало. Я же, парализованная, не могла двигаться. Тело отказывалось подчиняться, даже дышала по приказу навсея.

Думала, убьет – нет, отпустил, втянул то самое черное облачко – свою вторую половину. И сразу побледнел, захрипел. Спрашивается, зачем так надрывался? Повязка на животе тут же взбухла от крови, вправленный перелом заново вспучился обломками кости. Терпеливо вылечила все снова и поднесла к губам снотворное. Лучший союзник больного – отдых, но, мучаясь от боли, глаз не сомкнешь. Заодно во сне снова застегну ошейник, только бархотку проложу, чтобы уменьшить повреждения. Ток энергии она не изменит, а жизнь навсею облегчит.

Однако до сих пор качает! Никогда в меня еще не забирался чужой. У нас нет второй половины, так называемым на-ре, мы не вмешиваемся в естественный ход вещей, поэтому без щитов беспомощны перед темными.

Навсей лежал пластом. Глаза закатились, дышал поверхностно. Преодолев дурноту, положила ладонь на чужую грудь, выравнивая сердцебиение. Навсей глухо застонал и ответил мне помутневшим взглядом. Нет, так дело не пойдет, я не для того тебя лечила, чтобы ты умер!

– Зачем? – глухим шепотом спросил темный.

Лоб вспотел, жилы на шее взбухли, а повязка на животе поалела. Плохо, очень плохо! Нагнувшись, фактически обняла навсея, вместе с ним дрожа от жара. Поневоле принюхалась: пот, гарь, вереск.

– Это я вас должна спросить: «Зачем?» – пробормотала с укором, укачивая, как ребенка. Маленькая я – такого большого его. – Ну не смог бы ваш на-ре меня подчинить или убить, только зря себя мучаете. Умереть хотите?

Злость ушла с лица темного, ее сменили растерянность и усталость. Неужели тоже открылся, неужели убрал колючки? Наверняка понял, что я делаю: забираю часть испорченной энергии, заменяя чистой, свежей. После такого тошнит, а если переборщишь – сляжешь. Но иного способа спасти навсея нет, умер бы, лечи я его обычными средствами.

– Хочу, – согласился темный и облизал пересохшие губы.

Рука дрогнула, пальцы сжались – судорога. Тихо, тихо, сейчас сниму!

Ранения в живот – самые страшные, хуже только в бедро и в горло. Да, именно в брюшную полость, а не в грудь: грозят множественными внутренними кровоизлияниями и разрывами кучи органов. Повезло, что Алексия не проткнула насквозь. А ведь у навсея и другие повреждения имеются, те же магические.

– Тогда пощады зачем просили?

Удивленно уставилась в зеленые глаза с болотным ободком. Какие же у него длинные ресницы! Густые, иссиня-черные, даже завидно. Понятно, почему сестра, вопреки правилам, принесла, только жалко мне навсея. Это не тот народ, чтобы смириться, стерпеть, подчиниться. Значит, впереди унижения и наказания. Себе забрать? Сестра ведь навсея к близости принуждать станет, знаю, какими средствами это делают. Откуда? Лекарь же, в четырнадцать лет пришлось, преодолевая дурноту, читать рецепты. Фу, противно!

Может, действительно забрать? Спокойно выздоровеет, разговорить сумею, опять же жизнь спасу. Останавливали две вещи: гнев Алексии и опыты мэтра Дорна. Учитель замучает несчастного, проверяя, как сворачивается кровь, заживают раны, восприимчив ли навсей к разного рода заклинаниям и ядам. Спасибо не препарирует!

Темный промолчал и отвернулся. Неужели Алексия солгала? Или сказал в минуту слабости, а теперь сожалеет?

– Дышать легче? – переложив темного на подушки, заботливо поинтересовалась я.

– Да, – сдавленно ответил он, изловчившись, приподнял голову и требовательно спросил: – Зачем возишься? Ланге нужна игрушка?

Щеки зарделись.

– Не тебе ведь.

Показалось, или по губам навсея мелькнула усмешка?

Вздрогнула, когда его пальцы отыскали мои. Темный держал слабо, но руки не вырывала, словно загипнотизированная, смотрела на черные вены под кожей. Неужели скончается? Умирающие часто просят подержать их за руку.

Поддавшись минутному порыву, провела ладонью над пальцами, убирая порезы.

– Глупая ланга! – уже устало повторил навсей. – Наклонись и не двигайся.

Что он задумал? Нахмурившись, осталась сидеть, как была, но темный настойчиво повторил просьбу.

– Ланга боится меня? – На пороге смерти, а все туда же! – Я слаб, ты же видишь.

И я рискнула, наклонилась, чтобы утонуть в черном облаке на-ре. Теперь меня ощупывали, вернее, не меня, а мое сознание. Щекотно! Я не сопротивлялась: понимала, зачем это навсею, поэтому обошлось без боли. Наконец темный закончил и втянул тень обратно. Его трясло; навсей не скрывал стонов. Казалось бы, мелочь, но показательно: мне можно видеть его слабость. Хотя, не спорю, случаются моменты, когда уже не в силах терпеть. Те, во дворе, тоже кричали.

Видимо, доза снотворного оказалась мала, если не действует.

Челюсти навсея пришлось разжимать: их свело судорогой. Зато лекарства проглотил сам: и снотворное, и обезболивающее.

Ресницы дрогнули, с них упала слезинка – побочный эффект боли.

– Ничего, все будет хорошо, – ободрила я и взяла с туалетного столика Алексии ножницы, чтобы подрезать обожженные пряди.

Навсей что-то невнятно пробормотал и заснул. С облегчением вздохнула и занялась прической темного. Помыть бы его нормально, переодеть. Нужно попросить у старшей горничной чистую ночную рубашку и сиделку найти, чтобы мыла, кормила, горшок выносила.