Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден

У нее были черные блестящие волосы и темные глаза. Мне они казались сонными, хотя взрослые называли их задумчивыми. Один из поклонников Дженни утверждал, что у нее глаза с поволокой, что бы это ни значило. Вообще взрослые часто обсуждали сестрин внешний вид. Она – девушка редкой красоты, так они говорили.

Может, так оно и было, хотя для меня она была просто Дженни – старшая сестра, так часто отказывавшаяся со мной играть, что я давно уже перестал просить ее об этом. Практически целыми днями она сидела на стуле с высокой спинкой и либо шила, либо вышивала. И хмурилась. Может, это и была та самая поволока, о которой говорил ее поклонник? По мне, так это просто взгляд исподлобья.

Мы напоминали корабли, которые плавали по водам небольшой гавани, иногда двигаясь рядом, но всегда в разные стороны. У нас с Дженни был общий отец, и она, в силу своего возраста, знала о нем гораздо больше моего. Годами я слышал от сестры, что слишком глуп или слишком мал (или и то и другое вместе), чтобы понять то, о чем спрашиваю. Но я не оставлял попытки завязать с ней разговор – может быть, для того, чтобы позлить ее. Однако в тот раз, спустя пару дней после моего разговора с глазом Тома, я решил поговорить с Дженни, чтобы выяснить, что же сосед имел в виду.

– Что люди о нас говорят? – без обиняков спросил я.

Сестра театрально вздохнула и подняла глаза от рукоделия.

– О чем ты, сопляк? – холодно поинтересовалась она.

– Просто хочу знать, что́ люди о нас говорят.

– Ты о сплетнях?

– Ну да.

– И какое тебе дело до этих сплетен? Ты еще слишком…

– Такое, – перебил я, не дожидаясь, пока Дженни заявит, что я слишком глуп или мал.

– С чего бы вдруг?

– Кто-то что-то сказал, вот и все.

Дженни отложила рукоделие, засунув его под подушку, что лежала у нее в ногах, и поджала губы.

– Кто? Кто говорил и что именно?

– Соседский мальчишка. Он сказал, что наша семья странная, а наш отец…

– Что – наш отец?

– Он не договорил.

Дженни улыбнулась и снова взялась за пяльцы.

– И с тех пор ты ломаешь голову над его словами?

– Ну да. А ты бы не ломала?

– Я знаю все, что мне необходимо знать, – высокомерно ответила сестра. – И мне ровным счетом наплевать, что́ о нас говорят в соседнем доме.

– Тогда расскажи мне, – попросил я. – Чем занимался отец до моего рождения?

Как я уже говорил, Дженни улыбалась редко. И лишь в тех случаях, когда чувствовала себя хозяйкой положения или могла показать свою власть над кем-то. Особенно если этим кем-то был я.

– В свое время узнаешь, – сказала сестра.

– Когда?

– Я же сказала – в свое время. И потом, ты же являешься наследником по мужской линии.

Повисла пауза.

– А что такое «наследник по мужской линии»? Чем я отличаюсь от тебя?

Дженни снова вздохнула:

– В данный момент почти ничем. Разве что тебя обучают боевым искусствам, а меня нет.

– Разве тебя этому не учат? – спросил я, хотя и так знал ответ.

Меня и раньше занимало, почему меня учат сражаться на мечах, а Дженни вынуждена довольствоваться рукоделием.

– Нет, Хэйтем, меня этому не учат. И никого из детей: ни в Блумсбери, да и, наверное, во всем Лондоне. Никого, кроме тебя. Разве тебе не говорили?

– Не говорили… что?

– Чтобы ты никому не рассказывал о своих уроках.

– Да, но…

– А тебя не занимало, почему об этом нельзя рассказывать?

Может, и занимало. Может, я втайне обо всем догадывался. Но сейчас я промолчал.

– Вскоре ты узнаешь, в чем состоит твое предназначение, – сказала Дженни. – Наши жизни распланированы за нас, а потому можешь не волноваться.

– Тогда скажи, в чем состоит твое предназначение?

Дженни насмешливо фыркнула:

– Ты неправильно задал вопрос. Правильнее сказать не «в чем», а «в ком».

Интонацию, с какой это было произнесено, я понял гораздо позже. А в тот момент я лишь взглянул на сестру и решил не допытываться, не то она, чего доброго, рассердится и уколет меня вышивальной иглой.

Я вышел из гостиной. Пусть я ничего и не узнал ни об отце, ни о нашей семье, зато я кое-что узнал о Дженни. Теперь я понял, почему она так редко улыбалась и почему всегда была враждебно настроена по отношению ко мне.

Все потому, что она знала наше будущее. И знала, что мое будущее оказывалось куда благоприятнее просто потому, что я родился мужчиной.

Наверное, мне следовало посочувствовать Дженни. Я бы и посочувствовал, не будь она такой брюзгой.

Назавтра у меня был очередной урок боевых искусств. После нашего с сестрой разговора занятия обрели для меня новый смысл. Я даже испытывал некоторый трепет. Еще бы! Ни один восьмилетний мальчишка в Лондоне не обучался владению мечом. Только я. Вдруг я почувствовал, словно вкушаю запретный плод, а то, что моим учителем был отец, делало этот плод сочнее. Если Дженни была права и меня готовили к определенной профессии, тогда хорошо. Ведь учатся же мальчишки, чтобы затем стать священниками, кузнецами, мясниками или плотниками. Такая судьба меня устраивала. Больше всего мне хотелось походить на своего отца. Мысль о том, что он передает мне свои знания и опыт, одновременно успокаивала и будоражила.

Мое будущее было связано с оружием! Может ли маленький мальчик желать большего? Оглядываясь назад, могу сказать: с того дня я стал учиться с бо́льшим усердием и мои успехи стали более заметными. Ежедневно, в полдень или после ужина, мы с отцом уединялись в комнате, которая предназначалась для игр, но которую мы называли комнатой для упражнений.

После нападения мои уроки прекратились. С тех пор я не прикасался к мечу, но знал: как только меч окажется у меня в руке, перед глазами встанут стены комнаты, обшитые темными дубовыми панелями, книжные полки и бильярдный стол, накрытый тканью. Стол мы отодвигали в сторону, расширяя пространство для занятий. Я увижу отцовские глаза: сверкающие, острые, но добрые. Его глаза всегда улыбались, всегда подзадоривали меня: ставь преграду, защищайся, не забывай о ногах, держи равновесие, не теряй внимания, предчувствуй атаку. Эти слова отец повторял, как молитву. Часто за весь урок я не слышал от него ничего более. Эти слова он произносил отрывисто, как команды. Если я действовал правильно, он кивал, если ошибался – качал головой. Отец почти не делал перерывов; разве что когда откидывал с лица налипшие волосы или когда требовалось поправить мне стойку.

Я вспоминаю картины и звуки тех уроков: книжные полки, сдвинутый бильярдный стол, отрывистые слова отцовских команд и стук…