Мускат - Кристин Валла

Город, где жил Габриэль Анхелико, был длинный и узкий и располагался во впадине венесуэльских Анд. Это был настоящий город с кинотеатрами, театром, кафедральным собором и библиотекой, имелся там и городской музей, в котором хранился один из мечей борца за свободу Симона Боливара. Улицы в нем сбегали под гору и во время дождя превращались в реки, дома же загораживались от потоков воды высоким крыльцом и крутыми поребриками тротуаров. Воздух на улицах был густо загазован выхлопами автомобилей, с трудом одолевавших крутые подъемы. Вдоль обочин накапливались большие кучи отбросов, а у деревьев в парке росли длинные бороды, так что в сумерках они становились похожи на спящих стариков. Но кое-где попадались кварталы, напоминающие уютные улочки парижского Левого берега, хотя пирожные были тут гораздо слаще, а кофе так крепок, что мог бы пробудить даже мертвых.

Институт, в котором работал Габриэль Анхелико, находился на самом широком проспекте, удачно расположенном рядом с аэродромом. Взлетно-посадочная полоса была видна из окна аудитории, и в одиннадцать часов профессор каждый день должен был делать небольшую паузу, пережидая, пока не приземлится самолет из Каракаса. Институт принадлежал посольству США, и училось в нем более тысячи североамериканских студентов. Габриэль Анхелико не догадывался, что Клара Йоргенсен приехала совсем из другой страны, несмотря на то что она была гораздо скромнее своих бойких на язык однокурсников. Иногда он фантазировал, придумывая, откуда она такая взялась, воображая себе ее отца то судовладельцем, то редактором, а мать любящей и заботливой домохозяйкой, от которой дочка научилась, как надо одеваться и как надо стоять, прямо держа спину.

Он часто наблюдал за ней, когда она шла, прижимая книжки к груди скрещенными руками, всегда одетая в платье или юбку, с гладко зачесанными и собранными сзади в конский хвост волосами. Походка у нее была совсем не такая, как у других иностранных девушек, которые ходили как бы внаклонку, подавшись всем корпусом вперед, словно мысленно уже были в месте назначения. В отличие от венесуэльских барышень она также не раскачивалась, словно корабль в бурю, на слишком высоких каблуках, не выпячивала грудь или ягодицы, а несла свое тело так, как ему было естественно. Ни с кем из учащихся она, похоже, дружбы не заводила, хотя порой Габриэль Анхелико видел, как она разговаривала с кем-нибудь, остановившись на институтском дворе. Несколько раз она при нем неожиданно принималась хохотать во весь рот. В такие мгновения Габриэль Анхелико ощущал укол в сердце, потому что ему еще ни разу не удалось добиться от нее такой реакции, хотя это уже стало для него чуть ли не делом чести.

Первый письменный зачет, который профессор устроил своим студентам, был посвящен предлогам и неправильным глаголам и состоял из тридцати заданий. Почерк у нее был с небольшим наклоном влево, и буквы переходили одна в другую сплошной вязью. Сначала она с удивленным выражением вглядывалась в свой листок, затем без долгих размышлений вставила свои пометки и первой сдала работу. В ее ответах не оказалось ни одной ошибки, и Габриэль Анхелико решил, что ей должно быть скучно сидеть на его уроках. Имя и фамилию она написала печатными буквами в верхнем левом углу листка, в фамилии он снова увидел ту странную букву, которая давала пищу для самых невероятных предположений относительно ее происхождения. Временами он подолгу погружался в странные фантазии, задумавшись над тем, откуда она могла приехать. Может быть, она ирландка, их много встречается. Может быть, русская или француженка. Чем больше он приглядывался к ней, тем лучше запоминал ее силуэт, особенности жестикуляции, когда она говорила с кем-нибудь, широко раскрыв удивленные глаза. И с каждым разом его все больше очаровывала ее длинная шейка, легкая походка и задумчивый взгляд. Очень редко она поглядывала на него в аудитории из-за сидящих впереди голов или в лимонной аллее институтского двора, и в этот миг Габриэль Анхелико точно обмирал и невольно хватался рукой за сердце, чтобы заставить его снова забиться.

Клара Йоргенсен жила в чердачной комнате на вилле возле прекрасного парка. Хозяйкой дома была дородная женщина, которую звали сеньора Йоланда; кроме дома, она была владелицей еще и красного мотороллера и тридцати кошек. Сеньора Йоланда была итальянкой, но замужем за ливанцем, его фамилия почему-то не желала удерживаться в памяти Клары Йоргенсен, все время элегантно от нее ускользая. Муж сеньоры Йоланды редко бывал дома, его работа заключалась в разъездах по нефтеочистительным установкам в Пунто-Фихо, где он следил за их исправной работой. Чтобы занять чем-то время, сеньора Йоланда открыла на первом этаже своего дома маленький ресторанчик, занимавший выходящее на улицу открытое помещение с грязноватым кирпичным полом. Зальчик, обставленный столиками, накрытыми желтыми клетчатыми скатерками, и барной стойкой с высокими бамбуковыми стульями, выглядел довольно уютно. Над баром протянулся козырек черепичного навеса, а по стенам были развешаны плетеные корзинки и выполненная масляными красками картина, изображавшая амазонского индейца. В ресторане работал немногословный официант по имени Марио. Возле барной стойки находилась печка с грилем, и ресторанное меню в основном состояло из приготовленного на гриле мяса и рыбы. Два вентилятора под потолком навевали в помещении прохладу и разгоняли мух.

По утрам запах жарящихся бананов поднимался снизу на чердак к Кларе Йоргенсен через все шестнадцать ничем не зашторенных окон, имевшихся в ее комнате, позволявших заглядывать туда всякому, кому не лень. Это ее не смущало, зато ей нравилось жить на уровне крыш, и вечером она любила посидеть с сигаретой на лестнице перед своей комнатой. Она просыпалась, вдохнув запах влажной маисовой муки, и засыпала под собачьи концерты и стрекотание кузнечиков, а когда надо было открыть окно, то сперва ей приходилось решить, которое из шестнадцати для этого выбрать. Она завтракала и обедала в ресторане вместе с Марио, и сеньора Йоланда с улыбкой смотрела, как эта неразговорчивая парочка сидит за столом друг напротив друга. Из всех студентов, которые перебывали у нее в доме, эта девушка реже всего мелькала у нее перед глазами. Но при всей сдержанности Клары Йоргенсен ее глаза жили своей отдельной жизнью. Вечера она проводила у себя в комнате или сидя в плетеном кресле в саду за чтением; она читала часами напролет сплошь толстенные книги, лицо ее в это время принимало вопросительное выражение. Заканчивалось чтение всегда одинаково: раздавался легкий вздох, уголки ее губ чуть вздрагивали, затем она вставала, поднималась по лестнице в свою чердачную комнатку и гасила свет.

Сеньора Йоланда подозревала, что девушка непривычно чувствует себя среди гор. Впрочем, на родине Клары Йоргенсен гор тоже хватает, и сеньора Йоланда решила, что та соскучилась по морю. В институте девушка, кажется, быстро освоилась. Каждый день она давала хозяйке краткий отчет о том, что было у них утром на уроках, иногда спрашивая у сеньоры Йоланды о значении того или иного слова или выражения. Сначала ее рассказы были посвящены исключительно лекциям по литературе, об Онетти[1]и Кортасаре и маленьких, будничных чудесах, столь часто происходивших в этой части света. Но потом в ее кратких резюме все чаще стала упоминаться грамматика, а также некий профессор Анхелико, у которого, судя по всему, был особенный дар заставлять своих учеников улыбаться. Не будучи знакома с профессором Анхелико и его семьей, сеньора Йоланда была наслышана о том, как очарованы им многие из его студенток. Когда она упомянула об этом при Кларе Йоргенсен, та очень покраснела и сказала, что совершенно не знает профессора, и ни она с ним, ни он с нею никогда не разговаривали, она уверена, что столкнись они с ним на улице, он бы даже не узнал ее в лицо.