Личник - Игорь Валериев

— Да… Служба в конвое, она такая, — растягивая слова, задумчиво произнёс Тимофеев. — Нас вон аж на край земли отправили. Где Кубань родная и где Дальний Восток.

— Ничего урядник, зато, сколько всего уже увидел и увидишь ещё.

— Так то, оно так, Ваше благородие. Но в родном краю служить то слаще. Вы вона, аж весь светитесь от радости. Дома. А мы теперь, когда родные куреня увидим — не известно. А я то, второй уже сверхсрок тяну. Семь лет уже дома не был.

— А зачем в отдельный взвод напросился. Насколько я знаю, дело добровольным было. Кандидатов по станицам выбирали.

— Да брат мой самый меньший, да племяш во взвод попали. Приглядеть за ними надо. Опыт передать.

— Опыт это дело хорошее. Учить будем настоящим образом.

— Это я уже понял, Ваше благородие, — усмехнулся урядник.

А второй кубанец грустно произнёс: «От Вашей учёбы, Ваше благородие, не только мышцы, да жилы — кости болят».

— Выше нос, лейб-гвардия. Как говорится лучше ведро пота слить, чем каплю крови потерять. Ладно, шутки в сторону. Тимофеев через час встречаешь казаков из Амурского взвода, размещаешь их на пароходе сопровождения. Тот уже ниже пристал к берегу. А потом ведёшь их строем к церкви. Там они присягу принимать будут.

— Слушаюсь, Ваше благородие. Разрешите выполнять.

— Выполняй, Тимофеев. Выполняй.

Урядник и рядовой конвоец осуществили поворот кругом и направились к берегу, а я развернувшись направился к церкви, где начинался молебен.

В церковь попасть не удалось, так как на подходе был перехвачен стариками казаками. Пусть и не старейшины, но не ответить на их вопросы я из уважения не мог. Вокруг нас ту же собралась толпа, которая затаив дыхание слушала мой рассказ об учёбе в Иркутске, бунте каторжан. О том, что видел по дороге в столицу, о награждении меня Александром Третьим, о совместным распитием чая с царской семьей. Вокруг казаки и казачки только вздыхали и ахали. Спрашивали, как выглядит государь, императрица, их дети. Позавидовали, что я целых две ночи спал в царском дворце.

В общем, незапланированная встреча со станичниками прошла плодотворно и быстро. Не успел я опомниться, как начал звонить колокол, возвещая об окончании молебна. Я вырвался из круга станичников, точнее они быстро и с почтением уступили мне дорогу, и подошёл к крыльцу церкви. Через несколько минут из церкви показались кубанцы, которые в коробочке сопровождали цесаревича. Восторженный рёв толпы. Николай, приветствующий казаков и казачек.

Цесаревич спустился с крыльца и обратился ко мне.

— Тимофей Васильевич, к присяге всё готово?

«Вот это я попал, — пронеслось у меня в голове. — Заболтался со станичниками на радостях и счёт времени потерял».

Я уже хотел дать ответ «нет», но начиная поворачивать голову, чтобы отрицательно ею покачать, краем глаза увидел накрытый стол. Довернув голову дальше, обнаружил двушереножный строй казачат в новеньких погонах, на которых в лучах солнца поблескивали вензеля.

— Так точно, Ваше Императорское Высочество, — переведя дух, ответил я, повернувшись лицом к Николаю.

— Что же, не будем терять время. Приступим.

Присяга моих бывших учеников, а теперь подчинённых прошла в торжественной обстановке. Я, не пользуясь текстом, наизусть произносил её слова, которые повторяли за мной казачата. Протоирей Ташлыков с отеческой улыбкой взирал на нас. А на площади перед церковью стояла звенящая тишина, в которой был слышен только хор наших голосов. Текст присяги произнесен. Батюшка Александр благословил новоиспеченных казаков лейб-гвардейцев. И площадь взорвалась радостными криками, под которые цесаревич прошёлся мимо перестроившихся в одношереножный строй казаков, пожимая каждому руку.

После этого Николай с ближайшей свитой направились в трактир к Савину, где был накрыт торжественный обед, а я с Ромкой, дождавшись когда казачат поздравят все желающие, направился сначала на кладбище. Надо было отдать поклон могилам родителей, деда Афанасия. Потом чуть ли не бегом на пароход, чтобы забрать подарки для Селевёрстовых. А заодно поздороваться со своим Беркутом, которого Ромка вместе с другими лошадьми казачат уже загнал на баржу. Пётр Никодимович с женой после окончания присяги быстро ушли. Видимо готовили встречу. Один же час, свободный от службы, с разрешения цесаревича, у меня был. Но надо было поторапливаться. Час — он не резиновый.

Войдя впереди Ромки из сеней в дом, я увидел дядьку Петро в парадном мундире и нарядно одетую тётку Ольгу. В каком-то напряжении они смотрели на меня.

— Дядька Петро, тётка Ольга, вы что застыли как не родные! — с этими словами я обнял и расцеловал Селевёрстова, а потом его жену.

— Господи, Боже ты мой, Тимофей, каким ты гарным казаком стал, — тётка Ольга вытерла кончиком платка слёзы из глаз. — Хорунжий, офицерский Егорий и две медали за храбрость. Жалко-то как, что Катерина да Василий тебя не могут увидеть. А уж как бы дядька Афанасий был рад!

— Оставь свои причитания, — вступил в разговор Пётр Никодимович. — Проходите, Тимофей Васильевич в горницу, к столу.

— Дядька Петро, да какой Тимофей Васильевич, — проговорил я, положив на полку вешалки папаху и снимая портупею с шашкой. — Для вас я как был Тимохой, ну ладно, Тимофей, вырос всё-таки. Так им и остаюсь.

— Извините, Тимофей Васильевич, я как любил тебя как сына, так и люблю, — Селевёрстов в волнении провел рукой по усам. — Но теперь буду обращаться к тебе только так. Из-за большого уважения. И не спорь с мной, Тимофей Васильевич.

— Дядько Петро, ну ладно на людях, дома-то зачем? — я повесил шашку и повернулся к Селевёрстову.

— Проходи, не спорь с ним, Тимофей. Чай не забыл его упрямство. А сейчас, чем старше становится, тем упрямее, — тётка Олька подошла ко мне и погладила мой погон. — Никак не могу поверить, что это ты, Тимофей. Надо же офицер. Ты хоть и написал в письме, что закончил училище и стал хорунжим. Но как-то в это не верилось. Год только прошёл. А потом от тебя вестей почитай полгода как не было.

Под эти слова я придерживаемый за руку тёткой Ольгой двинулся к горнице. За моей спиной в комнату вошёл Ромка, затащив за собой большой баул с подарками.

— А это что такое, Тимофей Васильевич? — поинтересовался Селевёрстов, указывая на здоровенную сумку.

— Там подарки, — сказал я, входя в горницу, где вокруг обильно накрытого стола собралось всё семейство Селевёрстовых, за исключением Анфисы и её мужа Семёна Савина.

Возникла некая пауза. Степан и Никифор, стояли и смотрели на меня, приняв подобие строевой стойки смирно, а их жёны теребя в руках платочки, как-то настороженно и выжидающе вглядывались в меня. Дети тоже зыркали с любопытством. Я же смотрел на них и не знал как себя вести. Два года назад, перед отъездом в училище старшего сына Степана я называл дядькой. Тот был старше меня на тринадцать лет. А теперь я для него его благородие.