Поветлужье - Андрей Архипов

– Собирай все вещи в мешок, – прокашлялся отец. – Да привяжи крышку к котелку и сунь его в пакет, а то будешь потом свои припасы со стенок рюкзака собирать… Ага, давай его сюда. Одеяло сверху накидывай. Тебе вон ту сумку. Всё, потопали…

Пробирались к месту Вовка с отцом около двух часов, шли тяжело. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, склоны которых были покрыты прелыми почерневшими листьями, скрывавшими мокрую глинистую почву. Ноги разъезжались, теряя опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной промоины. Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям незаметной тропинки. Да и та начала понемногу исчезать и скоро совсем потерялась в пробивающейся сквозь старую осеннюю подстилку траве, которая почти полностью скрыла следы недавно побывавших тут людей. Только по кое-где обломанным веткам, сломанным стеблям папоротника и случайно попавшейся не до конца истлевшей пачке из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте. Лес был похож на нетронутые заросли старого валежника, собранного неведомыми силами в одном месте. Помимо прочего, этот сухостой был приправлен сочащимися влагой мхами, которыми поросли сгнившие на корню деревья, а также пугал царящей вокруг тишиной. Даже обычной живности почти не было, словно звери тоже избегали давящей мрачности бурелома. Только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев да мелькнула раз заячья спина в кустах.

– Ну все, скоро выйдем, просвет уже виден… вон и Николай, уф-ф… – шумно перевел дух Вовкин батя, одновременно перелезая через очередное препятствие, перегородившее путь на опушку. – Эх, твою дивизию… Михалыча нам только не хватало. Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда. Однако если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь… Ладно, давай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив. Отвлеки пока парня от неминуемой порки.

Михалычем Вовкин отец называл егеря, который был лишь чуть его постарше. За свою жизнь прошел тот, что называется, воду, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую «Чечню» сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А дальше, по слухам, возвратился из армии в таком подавленном настроении, что чуть ли не сразу в монастырь собрался податься. Однако потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался и пошел в егеря. Собственно, церковь в данном селении разломали еще в двадцатых годах, после чего оно и потеряло право зваться селом и стало обычной заштатной деревушкой. Жил егерь большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в село к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но потом обнаружил, что семьи в деревне хотя и не голодают (кто же на земле с руками из правильного места себя до такого доведет?), но сидят в полном безденежье. Поэтому иногда подкидывал им мяса на продажу по городским родственникам. Однако выбивать местным живность в округе подчистую не давал. Весной же вообще всех пришедших в лес с оружием гнал домой под угрозой его отнятия, хотя и права делать последнее без участкового не имел. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один и за вами всеми уследить не могу. Мужики ругались, но слушались. А уж про уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники (как их называли потом в деревне – «краснопиджачники») подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча «куда Макар телят не гонял», пытаясь продолжить отстрел небольшого лосиного стада. Тогда он поднял всех боеспособных мужиков в округе (никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников. Ружья те, конечно, не отдали (да и не стал на этот раз егерь нарушать нелепого закона), а доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину или подожженный дом от новых хозяев жизни получить не очень хочется). Однако лося и настрелянную дичь отняли и пообещали прострелить колеса, если тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут в этом убедить кого угодно, особенно если не ведутся на матерки и крик, а попытки пойти врукопашную пресекают выстрелами под ноги. Так что своим Михалыч небольшие послабления давал, а чужих, приходящих без разрешения, всем миром спроваживали. Как везде, в любом замкнутом сообществе. Да еще дополнительно огородились от лихих джипперов перекопанными лесными дорогами. А с разрешением – что ж, только плати деньги и пали с удобных насестов прикормленных заранее кабанчиков. Поскольку местность стояла на отшибе и дороги были не ахти какие, то подобных столкновений было мало и живности более-менее хватало на всех. Прямых же конкурентов человека – волков, единственно опасных зверей, водившихся в близлежащей местности, повыбили почти начисто. Остались только особи, забредавшие из заповедника. Поэтому-то, несмотря на активные Тимкины поиски, особой опасности от зверья для потерявшегося никто не ожидал.

– Привет, Тимка! Как же тебя угораздило-то? – Пожав руку, Вовка устало уселся рядом на травяную кочку. – Пострелял хоть?

– Ага. Вон добыча. – Тимка кивнул на пару довольно больших тушек гусей. – Из-за нее и поверили, что я на озеро вышел. Только я почти все болты твои расстрелял, Вовк… Пару в озере утопил, не рассчитал, а еще три штуки в кусты засандалил, не нашел потом. Вот, четыре всего осталось, с наконечниками из толстых гвоздей.

– Слушай, здорово! А те болты… да ну их. Тем более что большую часть я из тонкой оцинковки наклепал, они все равно дюймовую доску не прошибают – плющит их… Расскажи лучше, как ты смог попасть-то? Я уж не говорю, что сумел подобраться: гусь – все-таки птица осторожная! – вывалил Вовка ворох восклицаний и вопросов. – Подранков не оставил? Куда идти надо?

– Случайно получилось. Одного бил влет, когда целая стая поднялась. Стрелял наугад и попал в крыло, тот упал и в кустах запутался, так что добивать пришлось. А второго я долго ждал – спустился в камыши, схоронился за травяной кочкой, брюхом траву примял, улегся… Ноги, правда, в воде пришлось держать. Полчаса прошло, прежде чем гусь в камышовом просвете показался. Замерз как цуцик, особенно когда доставал его из воды. Хорошо, что там ила немного и достаточно мелко. Но я его метров с пятнадцати достал, Вовк, наповал! Арбалет у тебя хорошо бьет! И ложе выглажено ровно, прицеливаться легко, и стрела точно в цель уходит.

– Не арбалет, а самострел, Тимк. У нас на Руси именно так их называли. А выглаживать я его действительно старался – без этого точности не будет. Вот я еще защелку принес, – потихоньку от взрослых потянул Вовка из кармана тонкую изогнутую пластину. – Смотри, если тут поставить, то она пойдет кругом над орехом и болт прижимать как раз будет… Видишь, как пружинит?

– Эй, молодежь! – донеслось от стоявших около родника мужиков. – Собирайтесь, пойдем смотреть на ваши чудеса! Пока нас никто не видит и на смех поднять не может. И послушайте, кстати, какая тишина стоит… Ни ветерка, листок не шелохнется, даже сороки галдеть перестали.

– Вчерась то же самое было, дядя Слав, – затараторил Тимка, обращаясь к Вовкиному отцу. – Мало того, я даже родника почти не слышал, как будто вымерло все кругом. Меня такая жуть взяла, что я сразу от этих трех дубов рванул вон в ту сторону, еще по дороге на молодое деревце наткнулся, и в нем аж хрустнуло что-то, а себе синяк на лбу поставил, вот…