Восемь трупов под килем - Фридрих Незнанский

Они смеялись, он любил жену глазами, ей это очень нравилось. Остаток вечера в гостинице обещал быть томным и уютным. Почему они сразу не ушли?

Воспоминания выдавались порциями — для удобства переваривания. Терраса над морем вмещала полтора десятка столиков с посетителями, в глубине террасы, недалеко от лестницы, обосновалась барная стойка. В какой-то миг он почувствовал, что на него пристально и неприязненно смотрят. Обернулся — за соседними столиками сидели люди, поглощали еду, пили алкоголь, смеялись. На Турецкого никто не смотрел. Поклонником теории заговора он, в принципе, не был, отнес событие к малосущественным и быстро про него забыл. В тот момент и следовало уходить. Но Ирина заявила, что процесс похудения придется, по всей видимости, заморозить — иными словами, она съела бы еще что-нибудь. Турецкий подозвал официанта и принялся разбираться, какую еще нечисть может предложить голодной женщине заведение. Выбор блюд производил впечатление. Он заказал рапанов, жареную в кляре барабульку и, в качестве эксперимента, лягушачьи лапки (не поесть, так хоть понюхать и посетовать на тяжелую лягушачью жизнь). Когда принесли заказ, он вновь почувствовал неладное. Обернулся — ага! Человек отвел глаза, начал что-то говорить сидящей напротив него женщине. Мужчине было основательно за сорок, скуластое лицо, словно вытесанное из камня, маленькие глазки, глубоко упрятанные в глазные впадины. Лицо из разряда запоминающихся. Ирина отвлекла его внимание, что-то сказала, он рассеянно отозвался, она спросила, все ли в порядке? О, безусловно, — отозвался он. Разве в этот вечер может быть что-то не в порядке? Человек из прошлой жизни, он знал его. Память, не отягощенная токсинами, работала нормально. Много лет назад, в бытность следователем Генеральной прокуратуры… Он вел дело об убийстве женщины, которую, собственно, и прикончил этот тип с неприятными глазами. То ли жена, то ли любовница — она работала заместителем редактора на одном из телеканалов. Как же его фамилия? Вопрос интересный. Как у Чехова — лошадиная фамилия. Но не Овсов. Помнится, у душегуба был шустрый адвокат, развел кипучую деятельность и едва не добился освобождения задержанного из-под стражи. Основные улики, дескать, имели сомнительное свойство, добыли их с нарушением процессуальных норм. Полный бред, но судья встал на сторону защиты. Еще бы не встал. У него на груди только таблички не хватало — «Продано». Турецкий тоже развил кипучую деятельность, добыл железные доказательства — такие убедительные, что даже у продажного судьи не хватило духу подписать освобождение под залог. Турецкий присутствовал на заседании — вел процесс другой судья, не сказать, что кристально честный, обыкновенный судья, помнил, как смотрел на него осужденный. Сколько же ему дали? Тринадцать, пятнадцать? Освободился раньше срока за примерное поведение — и сразу в Сочи? А куда еще? Заветная мечта любого зэка — оттянуться в Сочи. Сколько песен и сказаний об этом сложено…

Ну, встретились — и ради бога. Когда он снова обернулся, столик, за которым сидел господин со справкой, был пуст. Как корова языком слизала — и господина, и спутницу. К свободному столику уже неслась молодая парочка. Он повертел головой — ну, и ладно. «Ты уверен, что все в порядке?» — забеспокоилась Ирина. «А то, — усмехнулся Турецкий. — Можешь не сомневаться. Если что-то будет не в порядке, ты узнаешь об этом первой».

Он практически забыл об инциденте. Ирина что-то щебетала, отправляя в рот кусочки деликатесов, он понервничал и успокоился. Не верил он в заговор и месть. Как правило, эта публика дорожит свободой, проведя томительные годы за решеткой. Не будет у них другой жизни. Просто узрел человека, упекшего его в кутузку, — добрые чувства, понятно, грудь не всколыхнули, плюнул, ушел. «Хорошо, я буду осторожен, — уговаривал себя Турецкий. — Пешком в гостиницу не пойдем, поймаем такси, проследим, чтобы никто не увязался».

Потом Ирине приспичило «припудрить носик» — благо заведение с буквой «Ж» (да, собственно, и «М») располагалось в коридоре рядом с баром. «Не ешь моих каракатиц, я их пересчитала», — сказала Ирина и грациозно удалилась, помахивая сумочкой. Он проводил ее глазами, осмотрелся для порядка. Все спокойно. За соседним столиком вкрадчиво ворковали двое субъектов условно мужского пола — эти видели только себя, окружающих для них не существовало. Он встал из-за стола, напевая под нос «Красный, желтый, голубой, выбирай себе любой», подошел к бару, чтобы не выпустить Ирину из поля зрения, когда она покинет комнату, где женщины пудрят носы. У входа в мужской туалет любитель пива танцевал лезгинку. Возле бара клубились несколько особей мужского пола. Бармен беседовал с мужчиной. Последний удалился, бармен повернул голову, приветливо улыбнулся: «Вам что-нибудь налить?»

Вот с этого момента и стартовали неприятности. Почему бы не выпить маленькую? — подумал Турецкий. От шампанского, которое трудно назвать мужским напитком, уже тошнило. «А давай, дружище, — согласился он. — Маленькую, да удаленькую. Ведь хорошего настроения много не бывает, верно?» Бармен подобострастно хихикнул, и к Турецкому подъехала маленькая стопка с желтоватым содержимым. Он даже не видел, как бармен ее наливал. Просто стопка откуда-то взялась и подъехала. Он опрокинул ее в себя.

А дальше все и началось. Цельной картины не было, какие-то клочки. На краткий миг стало легко и непринужденно. Напиток не был, конечно, коньяком двадцатилетней выдержки из подвала президента Франции, но пился сносно. Мягко улегся на ранее употребленное шампанское. Голова еще не закружилась. «Повторить?» — учтиво осведомился бармен. «А давай», — кивнул Турецкий. Бармен украдкой покосился по сторонам. Вновь из ниоткуда возникла стопка. Турецкий махнул и ее. «Замечательно, приятель». Это были его последние слова в своем уме. Пол внезапно поплыл, он схватился за воздух, налетел на стойку. «Э-э, приятель, да тебе уже хватит, — заметил кто-то из мужчин, стоящих рядом. — Шел бы ты баиньки». Он хотел возмутиться, мол, не дорос он еще до того возраста, когда раскисают от двух стопок, но завертелась пестрая карусель, сознание в ужасе заметалось. Нашлись страдательные люди — лучик света проник сквозь толщу мрака, когда его спускали по скрипучей лестнице. Его держали за локоть, хихикала женщина. Он пытался вырваться, но «успокоительное» работало — он вновь тонул в трясине. Хлопали дверцы машины. А дальше был форменный ужас. Его облизывала ведьма, ворковала на ухо эротические гнусности. Дело происходило на заднем сиденье машины. Он боялся открыть глаза — чтобы не обнаружить рядом с собой чудовище. Разум перестал долбиться в черепную коробку. Он отмечал происходящее, но давать ему оценку было нечем. И все же он открыл глаза — когда проезжали под фонарем. Черт оказался не таким уж страшным. Даме было меньше сорока, у нее была физиономия вышедшей в тираж топ-модели и очень худое тело, которое обвилось вокруг него, как лиана вокруг дуба. Возможно, на ней и было какое-то платье, но он не заметил. Его подставляли, это ясно, но в ту минуту понимание не вызывало душевных терзаний. Снова был провал, очнулся он в кровати в скудно меблированной комнате, практически не мог шевелиться, с трудом ворочал языком. Подошла женщина — та самая. Одежды на ней было меньше, чем на голой. Она стояла над ним, призывно извиваясь, смеялась, глаза издевательски блестели, и мысль еще пришла, что все модели одинаковы, если смотреть на них снизу вверх. Когда он выбрался из очередного провала, обнаженная женщина сидела на нем верхом, поглаживая пальцами ног лодыжки, расстегивала его рубашку. «Ты кто? — выдавил он из последних сил. — Имя, род занятий…» Она засмеялась, укусила его за подбородок. «Анжела я, — прощебетала. — Сексуальная рабыня», — и чтобы он не отнесся к ее словам серьезно, залилась тоненьким смехом, вцепилась в него цепкими пальчиками. «Отличное занятие, — пробормотал он, — видимо, нервное, беспокойное, чреватое ранней смертностью…» У потаскушки был обширный опыт соблазнения. И самое гадкое, за что он не мог себя простить, — он не вытерпел, не мог лежать спокойно, поднял руки, положил их на потную женскую талию…