Королек - птичка певчая - Решад Нури Гюнтекин

из Мосула в Ханекин, оттуда в Багдад, затем в Кербелу[4]. Ни водном из этих городов мы не жили больше года.

Все говорят, я очень похожа на мать. У меня есть фотография,где отец и мать сняты в первый год после свадьбы. Действительно, я — ее копия.Вот только здоровьем несчастная женщина никак не походила на меня. Болезненнаяот природы, она не могла привыкнуть к суровому климату гор и зною пустынь, ейбыло трудно переносить переезды. Кроме того, я думаю, она была чем-то тяжелобольна. Вся замужняя жизнь бедной мамы прошла в том, что она старалась скрытьсвой недуг. Понятно: она очень любила отца и боялась, что ее насильно разлучатс ним.

Отца отсылали все дальше и дальше от Стамбула. Каждый разперед дорогой он говорил маме:

— Поезжай ты на сезон, ну хоть месяца на два, к матери.Бедная старушка… Она, наверно, так соскучилась по тебе!..

Но мать только сердилась:

— Разве у нас был такой уговор?.. Мы же собиралисьвместе вернуться в Стамбул!..

Когда разговор заходил о ее болезни, она протестовала:

— Ничего у меня не болит. Устала немного. Погодапеременилась, поэтому… Пройдет…

Она скрывала от отца свою тоску по родному Стамбулу. Новозможно ли было это скрыть?

Стоило ей вздремнуть хотя бы минутку, проснувшись, она уженачинала рассказывать бесконечный сон про наш особняк и рощу в Календере, оводах Босфора. Какая, надо думать, тоска гложет сердце человека, если он внесколько минут умудряется видеть такие длинные сны!

Моя бабка не раз обращалась в военное министерство, ходила кбольшим начальникам, плакала, умоляла, но все ее хлопоты о переводе отца вСтамбул не дали никаких результатов.

Неожиданно болезнь матери обострилась. Отец решил везти ее вСтамбул, подал рапорт об отпуске и, не дожидаясь ответа, двинулся в путь.

Хорошо помню наш переезд через пустыню на верблюдах вмахфе[5].

Когда мы добрались до Бейрута и увидели море, матери сталокак будто полегче. Мы остановились у знакомых. Мать сажала меня к себе накровать, расчесывала волосы, прижималась головой к моей груди и плакала, глядяна мои грязные руки и платьице без единой пуговицы.

Дня через два ей стало лучше, она смогла встать, даже вынулаиз сундука новые платья, принарядилась. Вечером мы спустились вниз встречатьотца.

Отец остался жить в моей памяти как суровый солдат, строгий,немного дикий. Но никогда не забуду, как он обрадовался, увидев мать на ногах,как он плакал, схватив ее за руки, словно ребенка, который только начинаетходить.

Это был последний вечер, когда мы были вместе. На следующийдень мать нашли у открытого сундука мертвой с кровавой пеной на губах. Головаее покоилась на узелке с бельем.

Шестилетний ребенок должен понимать уже многое. Но япочему-то оставалась спокойной, словно ничего не замечала.

В доме, где мы поселились, было много обитателей. Помню, якаждый день дралась с ребятишками в большом саду. Помню, как мы с Хюсейномбродили по улицам города, по набережной, заходили во дворы мечетей, любовалиськуполообразными крышами.

Мать похоронили на чужбине. Отцу уже незачем было ехать вСтамбул. Видно, ему также не очень хотелось встречаться с моей бабушкой имногочисленными тетушками. Однако он счел своим долгом отправить к ним меня.Возможно, он решил, что жизнь среди солдат в казармах не слишком подходяща длявзрослой девочки.

* * *

В Стамбул меня отвез наш денщик Хюсейн.

Представьте себе роскошный пароход и маленькую девочку наруках у плохо одетого солдата-араба. Кто знает, какой жалкой и смешной казаласьэта картина со стороны. Но сама я была страшно счастлива оттого, что совершаюпутешествие с Хюсейном, а не с кем-нибудь другим.

Наша дача стояла на берегу моря. В роще за домом былкаменный бассейн, украшенный статуей, изображавшей нагого мальчика с отбитымипо плечи руками.

В первые дни нашего приезда эта почерневшая от солнца исырости изуродованная фигурка казалась мне маленьким арабчонком-калекой.

Кажется, стояла осень, так как зеленоватая вода бассейнабыла покрыта красными листьями. Разглядывая их, я заметила на дне несколькозолотых рыбок. И тогда я прямо в новых ботинках и шелковом платье, котороебабушка накануне так старательно разгладила, прыгнула в бассейн.

Роща моментально огласилась дикими криками. Не успела яопомниться, как тетушки вытащили меня, подхватили на руки, начали переодевать.Они бранили меня и целовали одновременно.

Эти крики и причитания сильно напугали меня, и отныне я ужене осмеливалась лезть в бассейн, а только ложилась животом на край, обсыпанныйгалькой, и свешивала вниз голову.

В один из дней я опять лежала на краю бассейна и наблюдалаза рыбками. Позади меня на садовой скамье сидела бабушка в своем неизменномчерном

чаршафе[6]. Возле нее, поджав под себя ноги, как во времянамаза, примостился Хюсейн. Они тихо о чем-то говорили, поглядывая в моюсторону. Надо полагать, разговаривали они по-турецки, так как я не понимала нислова. Интонация их голосов, их непонятные взгляды заставили менянасторожиться. Я, как зайчонок, навострила уши и уже не видела золотых рыбок,сбившихся вокруг крошек бублика, который я разжевала и бросила в бассейн. Ясмотрела на отражение бабушки и Хюсейна в зеленоватой воде. Хюсейн смотрел наменя и вытирал глаза огромным платком.

Порой у детей не по годам развита необыкновенная интуиция. Язаподозрила неладное: меня хотят разлучить с Хюсейном. Почему?.. Я была слишкоммала, чтобы разбираться в подобных тонкостях. Однако я чувствовала, что этаразлука является таким же неотвратимым несчастьем, как наступление тьмы, когдаприходит ее час, как потоки дождя в ненастный день.

В ту ночь я неожиданно проснулась. Моя маленькая кроваткастояла рядом с бабушкиной. Ночник под красным колпаком у нашего изголовьяпотух. Комната была залита лунным светом, который проникал сквозь окна. Спатьне хотелось. Меня душила невыносимая обида. Приподнявшись на локтях, я смотреланекоторое время на бабушку. Убедившись, что она спит, я осторожно сползла скровати и на цыпочках выскользнула из комнаты.

Я не боялась темноты, как многие мои сверстники, не бояласьходить ночью одна. Когда деревянные ступеньки лестницы, по которым яспускалась, начинали скрипеть у меня под ногами, я останавливалась с замирающимсердцем и пережидала. Моя осторожность могла сделать честь любому взросломучеловеку.