Мистер Капоне - Роберт Дж. Шёнберг

Вскоре после рождения Аля семья перебралась с порочной Сэнд-стрит подальше от соотечественников. Они переехали в одну из трех квартир, расположенных над парикмахерской на Парк-авеню, 69. С ними жили два человека, которые помогали с арендой жилплощади: Майкл Мартино, тоже парикмахер, бывший по совместительству ассистентом Габриэля по различным вопросам; и музыкант-любитель, только прибывший в Америку, Андрео Каллабрезе.

Остальные семьи, арендовавшие жилье по Парк-авеню, 69, Макбрайдс и Ратигэнс были выходцами из Ирландии. Несмотря на то что ирландцы преобладали в квартале и на прилегающих улицах, здесь проживали и представители других национальностей: шведы, немцы и даже три китайца. Неподалеку за углом, на Норд-Портланд-авеню, жили еще три итальянских семьи. Первые шесть или семь лет жизни Аль провел среди иностранцев, что позволило избежать чувства отчужденности, которое испытывало большинство иммигрантов, селившихся в однонациональных гетто. Это обстоятельство сыграло весомую роль в формировании Аль Капоне как криминального бизнесмена.

Как и семья Капоне, большая часть итальянцев, мигрировавших в Америку в период 1881–1911 годов, была выходцами из нищего и извечно угнетенного юга Италии или Сицилии. Эти земли испокон веков не видывали ничего, кроме постоянных рейдов, грабежей и тирании, вершившихся по большей части иностранцами, – за злодеяниями всегда стояли те, кого местные жители считали чужаками. Греки, карфагеняне, римляне, арабы, норманны, испанцы, французы разоряли Сицилию и юг Италии.

Острая неприязнь к иноземцам и болезненное недоверие к любой власти укоренились в сознании народа. Для этих несчастных итальянская история не представляла собой ни академическую дисциплину, ни повод для гордости. Большая часть иммигрантов впервые услышала имена Леонардо и Микеланджело по прибытии в Америку. В статуе Колумба они видели памятник очередному падроне.

В их представлении история была непрекращающейся чередой предательств и заговоров. «В Сицилии было много-много latifondie [особняков], – рассказывал на ночь племянникам один бруклинский иммигрант, – потом напал этот французский figlio puttana (сын проститутки) по имени Наполеон, и начались тяжелые времена…»

В конце 1700-х годов Италия походила на схему разделки крупного рогатого скота: одна нога принадлежала испанскому дому Бурбонов, шейка – север – Австрии, филе – Тоскана – испанскому дому Габсбургов, а средняя часть туловища – папе римскому. Независимость сохраняла только малая северо-западная часть – Пьемонт. Недолгий период объединения страны начался с иностранного вторжения.

Figlio puttana дважды прошелся по полуострову, обратив все на своем пути (сделав исключение для Неаполитанского королевства) в Итальянскую республику[9], провозгласив себя королем, а родственников и генералов – наместниками. Этот временной промежуток, в продолжение которого Италия напоминала полноценное государство, продлился лишь до Ватерлоо; Венский конгресс вернул Италию в состояние политического хаоса. Страна оставалась отсталой и бедной. Италией по-прежнему руководил кто угодно, но не собственный народ.

Все изменилось в 1848 году, когда по Европе прокатилась волна народных восстаний. Однако для угнетенных южан идея национального единства не представляла никакой ценности. Теперь они испытывали давление более состоятельных северян. В какой-то момент у крестьян иссякло терпение, и они, голодные, устроили бунт. Правительство находилось в Риме, населенном преимущественно северянами, людьми образованными и успешными. Восстание непременно нужно было подавить, для этого пришлось стянуть половину итальянской армии, состоящей в основном из северян, к югу страны. На юге это воспринималось как очередное вторжение.

Если принять во внимание историю, становится ясно, что недоверие к чужакам – неотъемлемое свойство итальянской натуры, причем направленное не обязательно к представителям других национальностей и очевидным агрессорам, как римляне и тосканцы, – но даже к своим. Неаполитанцы привыкли дичиться калабрийцев и презирать их, калабрийцы, в свою очередь, не переносили апулийцев, которые ненавидели базиликатийцев, и так далее, и так далее… Все вместе недоверчиво косились на сицилийцев, а сицилийцы и вовсе никому не доверяли.

Эти настроения, которые Альфонс не мог не впитать от родителей, компенсировались тем, что самый важный период формирования личности он провел в среде чужаков. Поэтому в дальнейшем Аль не проявлял никаких национальных, региональных или религиозных предубеждений (кроме одного выдающегося исключения, которое рассмотрим позже). Свобода от предрассудков явилась важным фактором успеха.

25 мая 1906 года Габриэле отказался от верности королю Италии и подписал сертификат о натурализации, в котором его имя было прописано в итальянской манере – Gabriele вместо Gabriel.

У Альфонса, родившегося в США, уже было гражданство.

Тереза родила еще двух сыновей: в 1901 году Амадея Эрмино, позже названного Джоном и прозванного Мими (возможно, по созвучию с именем Эрмино), а спустя несколько лет – Умберто, которого с рождения все привыкли называть Альбертом или, более формально, Альбертом Джоном. В 1907 году семья Капоне состояла из восьми человек. Джимми уехал двумя годами ранее и порвал узы с семьей, и только через много лет, будучи юристом, жителем Небраски, вернулся обратно.

В профессиональном плане однонациональность Парк-авеню не имела никакого значения для Габриэля: почти все парикмахеры Нью-Йорка были итальянцами. Тогда считалось, что все итальянцы обладают каким-то божественным даром стрижки волос. Тем не менее и он, и Тереза (Тереза так и не заговорила толком по-английски) стремились жить среди своих. К 1907 году они перебрались на полторы мили южнее, в более приличный южный Бруклин, вплотную примыкавший к Парк-Слоуп. Несмотря на то что рядом находилась весьма суровая ирландская часть района Ред Хук, эти места были сердцем бруклинской Маленькой Италии. Сначала семья обосновалась на Гарфилд-Плэйс, 21, затем в верхнем этаже дуплекса, по адресу Гарфилд-Плэйс, 38.

Альфонс начал учебу в государственной школе № 7 при колледже Джона Джея, на улице Йорк, 141, недалеко от военно-морской верфи. После переезда перешел в школу имени Уильяма Батлера № 133 по адресу Батлер-стрит, 355, находившуюся в семи кварталах от улицы Гарфилд-Плейс. Вплоть до шестого класса Альфонс был твердым хорошистом благодаря природным способностям; а потом стал часто прогуливать занятия. В один из семестров он появился в школе тридцать три раза из требуемых девяноста и настолько отстал в математике и английском, что пришлось остаться на второй год.

Но Аль не стал этого делать. Буйный нрав, на протяжении всей жизни бравший верх, в очередной раз подвел Капоне, и он ударил преподавателя, читавшего нотацию по поводу поведения в классе. Капоне повели к директору и наказали физически. В четырнадцать лет он с ненавистью покинул стены школы. Для мужской части семьи Капоне это было практически традицией: старший брат Альфонса, Фрэнк, с горем пополам продержался в школе имени Уильяма Батлера до середины шестого класса. Только младший сын, Мэтью Николас (которого все звали просто Мэтью), родившийся в 1908 году, доучился до старшей школы.