Не жди, не кайся, не прощай - Сергей Зверев

– Извини, отец.

Кедрин поднял пистолет, сдвинул большим пальцем предохранитель и нажал на спусковой крючок.

Бах! Левая сторона стариковской стеганки задымилась, из отверстия полетели клочья ваты. Приседая на ослабших ногах, Егорыч отступил на два шага, затем шагнул вперед и упал лицом вниз, так и не успев взять в руки двустволку.

Кедрин зачем-то подул на ствол, спрятал пистолет и взглянул на онемевших подчиненных, один из которых был явно готов грохнуться в обморок. Разумеется, это был Зайцев. Кисейная барышня какая-то, а не защитник отечества.

– Чего вылупились? – разъярился Кедрин. – За работу, живо! Пулю выковырять, старикана схоронить, чтобы ни одна собака не нашла. Но сперва что-нибудь отчекрыжьте у него. Сойдет за медвежьи объедки. Я доходчиво выражаюсь?

Пошатнувшись, Зайцев попытался сесть на землю, но Сидоркин ему не позволил.

– Ты что же, падла, – прошипел он в ухо товарищу, – думаешь, я за тебя всю работу сделаю? А вот хрен тебе. – Он яростно встряхнул белого как мел Сидоркина. – Доставай нож. Нож доставай, тебе говорят!

– Вот таким макаром, – произнес Кедрин и тоскливо посмотрел на далекое небо, на котором, кроме облаков, ничего не наблюдалось.

Под конец разминки Константин сделал пару сальто, прошелся по комнате на руках и еще пару десятков раз отжался от пола. Мышцы работали, как поршни, дыхание ни разу не сбилось, все движения были точны и выверены до миллиметра. Красота! Приятно, когда твой организм выполняет команды с четкостью отлаженного механизма.

Прислушиваясь к своим ощущениям, Константин отправился в ванную комнату, стянул трусы, встал под тугие струи душа и принялся подкручивать то синий кран, то красный, покряхтывая от удовольствия. Контрасты – это здорово. Вся жизнь построена на них.

Прополоскав рот, Костя выпустил струю воды и вооружился жесткой, как наждак, мочалкой. В здоровом теле здоровый дух – а оно, тело, вибрировало от распирающей его силы.

Вот уже полгода Константин не позволял себе ни грамма спиртного, ни сигаретной затяжки, зато регулярно качался, бегал, плавал, осваивал кое-какие приемы восточных единоборств и, насколько это было возможно, восстанавливал боксерские навыки, приобретенные в далекой юности.

Теперь ему было двадцать семь, и он не собирался дожидаться возраста Христа, чтобы исполнить свою миссию. Он спешил… Однако же спешил не до такой степени, чтобы взяться за дело, прежде чем обретет безукоризненную физическую форму. Сегодня срок тренировок закончился. Сегодня начинался его личный крестовой поход. Звонок сделан, время и место встречи назначено. Что дальше? Жизнь покажет. Или смерть?

Растершись полотенцем, Константин оделся и направился прямиком на кухню, чтобы проглотить свой неизменный литр свежего деревенского молока и порцию овсянки с душистым майским медом. Режим. Не такой строгий, как в местах не столь отдаленных, но тем не менее обязательный к исполнению.

Когда он заканчивал завтрак, на кухню подтянулся хозяин квартиры, дядя Ваня. Родственником Константину он не приходился и вообще оскорбился бы, узнай, что постоялец называет его за глаза дядей, да еще Ваней. Сам он величал себя Иваном Леонидовичем. Как в добрые старые времена. Было ему далеко за шестьдесят, имел он профессорское звание и годы научной деятельности за плечами. Если бы не алкоголизм, ходить бы ему в руководителях какого-нибудь научно-исследовательского института, сиживать в президиумах на всевозможных конференциях, строчить монографии и почивать на профессорских лаврах. Однако, на беду Ивана Леонидовича, супруга бросила его во время очередного запоя, и с тех пор покатился он по наклонной плоскости, незаметно для себя превратившись в дядю Ваню. Сдавал пару свободных комнат за триста долларов в месяц, получал какую-то мизерную пенсию, в подпитии грозился тряхнуть стариной и ошеломить мировую общественность грандиозным научным трудом, а сам все пил и пил, не просыхая, уединившись в своей спаленке. Все свободное пространство комнаты было завалено книгами, вот Иван Леонидович и копошился в них, словно седой книжный червь. То Александра Блока возьмется цитировать, то Пушкина, а то вообще Бердяева – и все переврет, напутает по пьяни.

Впрочем, Константина это мало волновало. Поэзию он не уважал, а к философам относился скептически. Если они такие умные, то почему ж до сих пор до истины совместными усилиями не докопались? Каждый свою линию гнет, каждый на себя одеяло тянет… Как те лебедь, рак и щука.

Узнай дядя Ваня про эти крамольные мысли, посещающие Константина, он бы враз потерял к нему уважение, а то и подыскал бы себе другого постояльца. Но Костя умел держать язык за зубами и скрывать свои чувства. Чему-чему, а этому в тюрьме обучаются быстро. Там слово действительно не воробей – вылетит неосторожно, и попал. За одно только «доброе утро» можно запросто верхними нарами поплатиться, очутившись под койкой или у параши. Потому что ничего доброго в тюремном укладе нет и быть не может. А если ты так считаешь, то, выходит, либо издеваешься над сокамерниками, либо имеешь причины для тайной радости. А не подкармливают ли тебя с утреца шоколадом у начальника оперативной части? А не постукиваешь ли ты там, отрабатывая сухую колбаску и хлеб с маслицем?

Разумеется, на воле все было иначе, а дядя Ваня о тюремном прошлом Константина не догадывался.

– Доброе утро, Костя, – чинно поздоровался он и прошествовал к холодильнику, где под видом охлажденной кипяченой воды дожидалась его заветная похмельная доза. Теплая водка в его глотку с перепою не лезла, вот и приходилось охлаждать ее перед употреблением.

– Доброе утро, – откликнулся Константин, звякая посудой в раковине.

Ту, которой пользовался дядя Ваня, тоже приходилось драить, иначе в раковине образовалась бы целая башня из грязных тарелок. Он ведь, как человек интеллигентный, водку привык закусывать.

– Жарко, – пожаловался дядя Ваня, извлекая из холодильника пластиковую бутылочку из-под минералки. – Все время пить хочется.

Это Константин уже давно заметил. Кто пил вчера, тот пьет сегодня.

– А вы чайку, Иван Леонидович, – посоветовал он в тысячный, наверное, раз.

– Какой чай в такую жару? – ужаснулся дядя Ваня, наполняя чашку ядовитым пойлом. В кухне резко запахло алкоголем и ацетоном.

– Но в Азии ведь пьют чай. Нахлобучат меховые шапки, напялят стеганые халаты – и хлебают с восхода до заката.

– Мы не в Азии.

В подтверждение своих слов дядя Ваня влил в себя водку, и его помятое лицо ненадолго разгладилось, просветлело. Стали не так заметны набрякшие мешки под глазами, розовые прожилки на щеках, кое-как выбритая шея, вызывающая ассоциации с плохо ощипанной курицей. Если не особо приглядываться и принюхиваться, то можно было отыскать в нем сходство с классическим рассеянным ученым из приключенческих фильмов. Седой, растрепанный, долговязый – эдакий состарившийся Паганель с головой, набитой самыми разнообразными сведениями и фактами.