Вор с палитрой Мондриана - Лоуренс Блок

— В официантку?

— Да нет. В разработчицу системы налогов.

— Ах, Элисон…

— Последний раз, — напомнил я, — ты вроде бы говорила, что вы вместе разработали какой-то новый налог.

— Да, причем я планировала способ налоговой атаки, а она — методы ее отражения. Мы с ней виделись вчера вечером. Зашли в «Уоллменс» на Корнелиа-стрит, ели там какую-то рыбу с каким-то непонятным соусом.

— Да, трапеза, достойная воспоминаний.

— У меня вообще паршивая память на разного рода подробности. Помню, что мы пили там белое вино и слушали какие-то романтические баллады в исполнении Стивена Пендера. А потом вернулись домой, ко мне, и пили коньяк и слушали «Уорлд ньюс» по Си-эн-эн. Ей страшно понравился мой Шагал и кошки тоже. Вернее, один из них, Арчи. Он лежал у нее на коленях и мурлыкал, а Юби оставался как бы ни при чем.

— Ну и чем ты недовольна?

— Видишь ли, она своего рода политэкономическая лесбиянка.

— Не понял?

— Ну, она считает политической необходимостью избегать сексуальных взаимоотношений с мужчинами. Говорит, что тем самым отдает дань взятым на себя обязательствам, быть верной феминизму и все такое прочее. И вообще старается вести дела только с женщинами. Но и с женщинами она не спит, потому как в чисто физическом плане еще к этому не готова.

— Ну и что ей в таком случае остается? Цыплята, что ли?

— Остается твоя покорная слуга, которая на стенку скоро полезет. Накачиваю ее разными изысканными напитками, вожу в кино и ничегошеньки с этого не имею.

— Еще скажи спасибо, что она не встречается с мужчинами. Иначе бы они наверняка попытались воспользоваться ее сексуальностью в своих низменных целях.

— Да, все мужчины в этом смысле одинаковы. У нее за плечами неудачный брак, вот она и затаила злобу на всех мужиков. Правда, оставила при этом фамилию мужа, потому как под ней начинала свою карьеру. К тому же и фамилия простая и складная, Уоррен. Не то что ее девичья. Девичья фамилия у нее была Арминиан,[3]представляешь? В самый раз для торговки коврами, а не для девушки, которая занимается разработкой налоговой системы. Да и вообще, ничего такого она не разрабатывает. Изобретением новых налогов занимается Конгресс. Есть, правда, у меня одна догадка… Она наверняка изобретает способы, как от них отвертеться.

— Я и сам все время изобретаю то же самое.

— И я. И не будь она такой красоткой, я бы обходила ее за километр. И вообще послала ко всем чертям. Но мне кажется, еще одну, последнюю попытку все же стоит предпринять. И если опять не обломится, тогда точно пошлю.

— Сегодня ты с ней тоже виделась?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Сегодня у меня рейд по барам. Пара рюмашек тут, пара там. Посмеяться, потрепаться немного, глядишь, и повезет. Что-нибудь да обломится.

— Смотри, будь осторожней.

Она подняла на меня глаза.

— Это ты будь осторожней, Берн, — сказала она.

Я спустился в метро, сел сперва на один поезд, потом — на другой, доехал до дома, где переоделся в нейлоновые шорты и кроссовки и вышел на получасовую пробежку в Риверсайд-парк. Стояла середина сентября, а это означало, что до очередного нью-йоркского марафона осталось чуть больше месяца, и потому в парке было полным-полно бегунов. Некоторые из них принадлежали к моему типу — то есть являлись самыми обыкновенными лентяями, пробегавшими от силы по три-четыре несчастные мили раза три-четыре в неделю. Другие тренировались всерьез, готовясь к марафону, и умудрялись набегать за неделю миль по пятьдесят-шестьдесят, а то и все семьдесят. И относились к этому своему занятию чрезвычайно серьезно.

Примерно так же относился к этому делу и Уолли Хемфилл, но у него была какая-то особая, собственная программа-он чередовал короткие пробежки с длинными. Как раз сегодня настал черед короткого забега на четыре мили, а потому я мог составить ему компанию. Уоллес Райли Хемфилл, мужчина лет тридцати с хвостиком, был адвокатом и недавно развелся с женой. Впрочем, выглядел он намного моложе, словно вовсе не бывал женат. Вырос где-то в восточной части Лонг-Айленда, а теперь проживал на Коламбус Авеню и встречался с манекенщицами и актрисами. И (тьфу-тьфу!) готовился к марафону. У него была частная практика и свой офис на Тридцатой Западной, и вот сейчас, на бегу, он рассказывал мне о какой-то женщине, попросившей представлять ее интересы на бракоразводном процессе.

— Ну, я занялся этим делом и поднял кое-какие бумаги, — говорил он, — и что, ты думаешь, выяснилось? Оказывается, эта феерическая сучка вовсе никогда не была замужем! Она вообще ни с кем не жила, даже дружка у нее не было. Зато у нее была придуманная ею же история. Просто время от времени что-то такое на нее находило, начинало в одном месте свербеть, и она кидалась искать адвоката и затевала очередной бракоразводный процесс.

В ответ я рассказал ему о моем книжном воришке, который специализировался исключительно на библиотеках. Уолли был потрясен.

— Воровал из библиотек? Ты хочешь сказать, есть люди, которые занимаются этим?

— Есть люди, которые тащат все подряд, — сказал я. — Откуда угодно и что угодно.

— Ну и жизнь! — вздохнул он.

Я закончил пробежку, сделал небольшую разминку, вернулся пешком домой, на угол Семьдесят первой и Вест-Энда. Там разделся, принял душ, еще немного помахал руками и растянулся на диване. И закрыл глаза, так, на минутку.

Затем поднялся, заглянул в записную книжку, нашел два номера телефона и набрал первый. На этот звонок никто не ответил. На второй ответили где-то на третьем звонке, и я коротко переговорил с одним человеком, тем, кто снял трубку. Затем снова набрал первый номер. Телефон прогудел, наверное, дюжину раз подряд, но трубку так никто и не снял. Дюжина звонков занимает примерно минуту, но, когда звонишь сам, кажется, что дольше, а когда звонят тебе и ты не снимаешь трубку, минута эта превращается часа в полтора.

Что ж, прекрасно, пока все идет по плану.

Затем пришлось выбирать между коричневым и синим костюмами, и я остановил свой выбор на синем. Я почти всегда решаю в пользу именно синего костюма, вот почему, наверное, коричневый до сих пор в отличном состоянии, а широкие лацканы пиджака снова успели войти в моду.

Я надел голубой оксфордский батник и выбрал к нему полосатый галстук. В таком наряде любой англичанин принял бы меня за уволенного со службы офицера какого-нибудь престижного полка. Американец воспринял бы его как знак искренности намерений и общей добропорядочности. Узел на галстуке удалось завязать с первого раза, и я воспринял это как доброе предзнаменование.

Темно-синие носки, черные кожаные мокасины на тонкой подошве. Они, конечно, не такие удобные, как кроссовки, зато более традиционны и не так бросаются в глаза.