Прощай, принцесса - Хуан Мадрид

— Тони?

— С кем я говорю?

— Матос. Помнишь меня?

Я помолчал немного, размышляя. Очень мало кому известен этот номер. Я был когда-то знаком с одним Матосом, молодым адвокатом, работавшим в юридической службе епископата, но это никак не мог быть он. Прошло слишком много времени.

— Матос, адвокат? Кристино Матос?

— Черт возьми, Тони, он самый! Неужели ты меня еще помнишь?

— Может, я и страдаю склерозом, но не до такой степени. Кто дал тебе мой телефон?

— Это не важно. Как жизнь?

— Спасибо, не жалуюсь, скриплю потихоньку. Ты как?

— Я? Отлично! Все так же пью отличный джин Sappire Medalla de Oro. А ты все еще предпочитаешь покупать в разлив у старины Хусто?

— Матос, — сказал я, — кончай зубы заговаривать, твоя болтовня становится назойливой. Кто тебе дал этот номер?

— Драпер.

— Как раз сейчас направляюсь к нему в офис. Чего тебе надо?

— Хочу встретиться с тобой сегодня вечером. Нам нужно кое-что обсудить. Давай вместе поужинаем. Я приглашаю.

Кристино Матос, по крайней мере тот Матос, которого я знал молодым, был жаден как последний ростовщик. Один из тех людей, которые, когда после посиделок приходит время всем скидываться и оплачивать счет, вдруг испытывают непреодолимое желание отлить и скрываются в туалете.

— Что ты хочешь со мной обсудить?

— Я не могу сказать этого по телефону. Ты знаешь, где находится ресторан «Жокей»? — Он задал вопрос, но не стал дожидаться ответа. — Приходи туда сегодня в половине десятого. У меня заказан столик.

— Сегодня вечером я играю в покер. До свиданья, Матос.

Я прервал разговор и сунул мобильник в сумку. Парень с серьгой в ухе не замедлил воспользоваться воцарившейся тишиной, чтобы вновь попытаться завладеть моим вниманием:

— Так вот, шеф, как я уже говорил, если бы я был председателем правительства Испании, то обложил бы каждую бутылку специальным налогом… ну, скажем, в пятак. И еще три песеты за каждую пачку табака… Так вот, только прикиньте, на эти деньги можно было бы отстроить школы по всей стране!

Я прервал не в меру разговорчивого шофера:

— Слушай, парень, если тебе скучно, включи радио, ладно?! Только не громко, я попытаюсь еще немного поспать.

Я прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Мы давно миновали мост Сеговии и уже поднялись на холм Сан-Висенте, чтобы потом проехать до площади Испании, свернуть на улицу Сан-Игнасио и подняться по Аманиэль до улицы Ла-Пальма. Конечной точкой нашего маршрута должен был стать дом номер пятьдесят семь по улице Фуэнкарраль, где, сидя в своем офисе, меня дожидался Драпер.

Таксист негромко включил радио. Тихое бормотание приемника и мягкое покачивание движущегося автомобиля погрузили меня в воспоминания о Кристино Матосе. Мы познакомились с ним в 1990 году, когда я еще работал в полиции и входил в состав группы «Ночной патруль» комиссариата Центрального округа. Он появился на горизонте в связи с делом настоятеля церкви Святого Лазаря, находящейся на улице Десэнганьо. Тот пришел как-то ночью в мое дежурство, чтобы заявить об исчезновении из ризницы ценной картины. Пропавшее полотно кисти Божественного Моралеса[1]стоило шесть миллионов песет. Я не помню имени священника, но могу в подробностях воспроизвести внешность, словно и сейчас вижу перед собой этого нервного полноватого человека лет пятидесяти с очками на кончике носа, в потрепанной одежде, с шарфом на шее.

История, которую он мне поведал, на первый взгляд казалась вполне правдивой. Жилище священника находилось на втором этаже храма, и около трех часов ночи его разбудили странные звуки, доносившиеся из ризницы. Он надел халат и спустился вниз. Картины не было на месте. Боры взломали входную дверь.

Но настоятель лгал.

Как следует покопавшись в архивах, я выяснил кое-что интересное. Падре оказался растлителем малолетних. Через его руки под предлогом изучения Закона Божьего проходили молодые эмигранты, чаще всего поляки. Он творил с ними непотребства в обмен на еду и одежду, которую выдавал раз в неделю. Против священника уже было выдвинуто шесть обвинений, но ни одному делу не было дано хода.

Узнав это, я позвонил в комиссариат и попросил соединить меня с Пуэнте. Эваристо Пуэнте был начальником отдела, занимавшегося расследованием краж произведений искусства. Услышав имя нечистого на руку священника, он сказал, что мадридский епископат уже не в первый раз тайно сбывает художественные ценности на рынке антиквариата, прикрываясь фальшивыми ограблениями. Картины эти юридически принадлежат Церкви, но их нельзя продавать, так как официально они считаются национальным достоянием. Так что если Церкви очень уж требовались средства для свершения одного из многочисленных актов милосердия, деньги частенько добывались способами, мало вяжущимися с внешним благочестием священнослужителей.

Пуэнте посоветовал мне сделать вид, что ничего особенного не произошло. Но я не внял его доводам. По прошествии двух недель мы обнаружили картину в одной из антикварных лавочек Сарагосы. Полотно было уже подготовлено к отправке новому владельцу — бельгийскому коммерсанту. Хватило пяти минут доверительной беседы, чтобы хозяин отдал нам бумаги на продажу якобы похищенного произведения искусства, подписанные тем самым настоятелем.

Эти документы и стали главной уликой. В итоге против священника было выдвинуто три обвинения: во-первых, в краже национального достояния, во-вторых, в инсценировке ограбления и, в-третьих, в совращении малолетних, причем преступление это было отягощено его неоднократностью и злоупотреблением властью.

Вот тогда-то я и познакомился с Кристино Матосом. Он появился в комиссариате, буквально лучась благодушием, дружески похлопывая по спине всех и каждого, щедро рассыпая комплименты и вполголоса отпуская шуточки. Он представился адвокатом из епископата. Впоследствии выяснилось, что ему тогда было слегка за тридцать, хотя по внешнему виду было невозможно определить, сколько лет этому человеку, — всегда хорошо выбритый, в дорогих костюмах, удачно скрывающих начинающее расти брюшко, он казался одним из тех людей, о которых говорят, что они не имеют возраста. Матос был еще большей фальшивкой, чем финансовая империя Марио Конде.[2]

Первым делом он поставил на стол в управлении бутылку лучшего мальтийского виски, какой только можно достать в Мадриде, а «Ночному патрулю» отдельно преподнес бутылку джина Sappire Medalla de Oro. В ответ я сказал, что эти бутылки он может засунуть себе куда подальше, и продемонстрировал то, что пили тогда мы, — разливной джин, который мой добрый приятель Хусто продавал по шестьсот песет за литр.