Ли Бо - Сергей Торопцев

Так ли, нет ли, но отец дал сыну имя Бо, то есть «белый»[7], а по наступлении совершеннолетия, как было установлено традицией, добавил имя Тайбо (Великая Белизна), которое более определенно вводило сына в мистическую ауру небесного пространства. Белый цвет — один из излюбленных в поэтической палитре Ли Бо.

А для китайского мировидения понятие «белый» — не столько цвет, сколько объемная, глубинная культурема, обнимающая не «пустоту отсутствия» (как ее понимаем мы), а «пустоту наличия»: целый мир, сокрытый белой пеленой, как гора, не видная под опустившимся на нее облаком, но существующая под ним и вне зависимости от него. Кроме того, стоит подчеркнуть, что белый цвет в традиционной живописи ментально связан с черным, противостоит ему, так что акцентирование положительно-белого у Ли Бо можно воспринять как подспудное отрицание негативно-черного.

В 423 строках стихотворений Ли Бо, связанных с цветом, слово «белый» встречается 425 раз, выражая как некие реалии, так и движение души, чувства, связанные с восприятием окружающего. «Белые» у него не только предметы, реально окрашенные в белый цвет (скажем, покрытая инеем трава), но и многое другое, обладающее духовностью, которую подчеркивает характеристика «белый» — трава (та же подернутая инеем трава, что намекает на приход осени, увядания, старости), кисть (он не живописец и кисть обмакивал лишь в черную тушь, но если она «белая» — то не просто рифмует, а творит возвышенные строки).

Вряд ли это связано лишь с собственным именем — скорее с тем белым лучом звезды из легенды, которую Ли Бо явно знал уже в раннем возрасте и которая определила космичность его ментальности. И, наверное, не случайно определение «низвергнутый небожитель», достаточно широко распространенное в среде китайских средневековых поэтов, прочно закрепилось за одним только Ли Бо.

А его легендарное вознесение на небесную родину после земной смерти? А многочисленные стихи о полетах со святыми? Китайские исследователи обратили внимание на их необычную ауру, выделяющуюся среди произведений этого жанра, написанных другими поэтами: такое впечатление, что он летал не к небожителям, а с небожителями как со своими собратьями, не восхищаясь и не удивляясь увиденному, лишь констатируя, словно он априори всё это уже знал.

Звездная версия, излагаемая первичными биографами (Ли Янбин, Вэй Хао и др.), стилистически сводит ее к формулировкам («на сносях», «Чангэн вошла в сон», «указал на древо сливы», «обрел дух звезды Тайбо») легенд об основателе даоского учения Лао-цзы («обрел дух Неба») и авторов других древнейших, мифологизированных памятников. Звезда Тайбо, если брать ее обобщенное название (Золотая), входя в пятерку «пяти стихий и звезд», космогонической основы китайского мироощущения, выступает как один из главенствующих и самых ярких объектов небосклона, привлекающих к себе взоры землян. «Не совпадает ли это, — вопрошает исследователь, — с идеальными устремлениями Ли Бо?» И в этом «находит свое выражение мысль о единстве Неба и человека, с древности характерная для Китая» [Тысячелетний-2003. С. 251].

Присовокупим сюда и туманность его генеалогии (опять-таки созвучную полисемантичной легендарности Лао-цзы), и то, что во всех версиях его земного рождения есть одна общая черта — Ли Бо появляется в какой-то точке Земли не как продолжатель живущего здесь рода, а как человек без корней. Это знают окружающие, это чувствует он сам и намекает нам невероятно частым использованием слова «кэ» для самообозначения и самохарактеристики — он «гость» на Земле, в любой ее точке, «чужак», «пришелец», «странник».

Сам он жадно тянулся к людям, даже случайных знакомых именовал «друзьями» (в «Большом словаре Ли Бо» перечисление его контактов занимает сорок две страницы мелкого иероглифического текста), но фактически истинных друзей у него было лишь два: Ду Фу и Юань Даньцю. Первый — конгениален Ли Бо, но не столь космичен, второй — глубоко погружен в даоскую ментальность со всей мистикой ее духовных трансформаций и абсолютным приоритетом небесного перед земным.

На этот факт невозможно не обратить внимание: его душа жаждала общения, но общения на равных, с созвучными, сонравственными ей душами. Большой и сильный человек, виртуозно владевший мечом, он обладал тонкой, ранимой душой, сознавал это, и отсюда — постоянная встревоженность земного бытия. Лишь в горах, воспринимая космические коды, он возвращался к самому себе, утишал душу, успокаивал сердце.

У звезды Тайбо есть земной аналог — одноименная гора, расположенная недалеко от Чанъаня, столицы империи. Таким образом, дуплекс «звезда-гора» воспринимается как система единого пространства Небо-Земля. И вряд ли случайно проекция звезды Тайбо на Землю нацелена на район притяжения имперской столицы: это не может быть оторвано от почти патологического, никакими только психологическими или чисто карьерными причинами не объяснимого тяготения Ли Бо к Чанъаню, не ослабевавшего в течение всей его земной жизни, несмотря на тяжелые удары, наносившиеся императорским двором по его судьбе.

Обратим внимание и на то, что в легенде о звездном рождении поэта не фигурирует отец. Его фактически нет и в поэтическом пространстве Ли Бо, а мать, хотя и косвенно, но присутствует — хотя бы своей племенной принадлежностью: в стихах часто упоминаются народность «цян», к которой она принадлежала, и язык «юэчжи» (или «юэши»), на котором они говорили. То есть легенды ведут родовую генеалогию Ли Бо не по современным им матрицам, а по древним.

Но даже легенды не каждого персонажа связывают с Небом, а лишь мудрецов и государей. Конфуция, например, связали: в сон его матери в канун родов вошел некий Черный дух, смутивший ее вестью, будто первенец станет «большим человеком», и в урочный час с Неба полилась музыка и протрубил Единорог, мифический зверь, предвещающий явление великого мудреца. Так, по легенде, рожден был Конфуций, и не на ровной поверхности Земли, а на устремленной к небесам невысокой горушке, получив вторым именем слово «Цю» (холм).

А ведь имя Тайбо, вновь подчеркиваю, носит не только звезда, но и гора в провинции Шэньси. То есть легендарными версиями и Конфуций, и Ли Бо вписаны в общие для Земли и Неба меридианы. И мать Лао-цзы в канун рождения сына «ощутила звезду». И мать Лю Бана, первого императора династии Хань, «встретила во сне духа… и обвил ее черный дракон», после чего и появился на свет будущий основатель империи.

Так что легенда, реалии жизни Ли Бо, поэтические образы — все это складывается в систему особой ментальности, тяготеющей больше к Небу, чем к Земле.

Так семнадцатилетний романтик Лермонтов, чья особая космичность в восприятии земного бытия уже не раз была подмечена чуткими собратьями-поэтами, в стихотворении «Ангел» писал о такой же небесной душе, прошедшей отпущенный ей земной срок, но так и не сжившейся с Землей, сохранив душу нетронутой для космического продолжения.