Вкус пепла - Камилла Лэкберг

Довольная Агнес снова села за рояль и послушно принялась упражняться. Она так и видела, как это будет: все взоры обращены на нее, а она, озаренная трепещущим пламенем свечей, сидит за роялем в новом красном платье.

Мигрень наконец-то немножко отпустила. Железный обруч вокруг головы постепенно разжался, и она смогла осторожно приоткрыть глаза. Наверху было тихо. Как хорошо! Шарлотта повернулась на другой бок и снова опустила веки. С наслаждением она ощутила, как уходит боль, постепенно сменяясь приятной расслабленностью во всем теле.

Немножко полежав, она осторожно приподнялась и, спустив ноги, помассировала пальцами виски. Они немножко побаливали от прикосновения, и это, как она уже знала по опыту, будет продолжаться после приступа еще несколько часов.

Альбин, должно быть, спит. У него как раз дневной сон, и это позволяло ей с чистой совестью не торопиться с подъемом. Бог видит, как ей необходимо иногда немного расслабиться! Из-за все усиливавшегося в последние месяцы стресса приступы мигрени участились, высасывая из нее последние остатки энергии.

Она решила позвонить своей подруге по несчастью и спросить, как та себя чувствует. Хотя ей и самой приходилось в настоящее время нелегко, состояние Эрики вызывало у Шарлотты беспокойство. Молодые женщины познакомились сравнительно недавно, а заговорили друг с другом после того, как несколько раз нечаянно встретились во время прогулки. Обе были с детскими колясками: Эрика гуляла с Майей, Шарлотта — с восьмимесячным Альбином. Поняв, что живут совсем рядом, они стали видеться почти каждый день, но Шарлотта все больше и больше беспокоилась, глядя на свою новую подружку. Она не знала Эрику до рождения Майи, но интуиция все же подсказывала ей, что та не всегда была такой вялой и подавленной, как сейчас. Шарлотта уже пробовала осторожно заговаривать с Патриком о послеродовой депрессии, но тот отмахнулся от ее намеков и сказал, что дело просто в психологической перестройке и все наладится, когда они приспособятся к новому распорядку жизни.

Шарлотта сняла трубку телефона, который стоял у нее на ночном столике, и набрала номер Эрики:

— Привет! Это Шарлотта.

Эрика отозвалась сонным и тусклым голосом. Услышав его, Шарлотта ощутила новый прилив беспокойства: с подругой что-то не так, совсем не так!

Но все же голос той немного повеселел, да и Шарлотта тоже была рада поболтать несколько минут, прежде чем, покоряясь неизбежному, пойти наверх и вернуться к той реальности, которая ждала ее там.

Словно почувствовав, о чем она думает, Эрика спросила, как идут дела с поисками дома.

— Потихоньку. Даже слишком уж потихоньку. Никлас все время пропадает на работе и никак не находит времени поездить по окрестностям, где можно что-нибудь присмотреть. Да и выбор сейчас, кажется, не особенно богат, так что придется нам, как видно, пожить здесь еще некоторое время, — сказала Шарлотта с невольным вздохом.

— Вот увидишь, скоро все наладится!

По голосу Эрики Шарлотта слышала, что та старается ее утешить, но ей как-то не верилось, что все так и будет. Вот уже полгода, как Шарлотта и Никлас переехали с детьми к ее матери и Стигу, и, судя по всему, такое положение сохранится еще не менее чем на полгода. Для Никласа в этом, конечно, не было ничего страшного, потому что он с утра до ночи пропадал в амбулатории, но для Шарлотты, которая никуда не могла отойти от детей, это было ужасно.

В теории, когда Никлас предложил ей такой вариант, все казалось прекрасно. Во Фьельбаке открылась вакансия доктора, а после пяти лет, проведенных в Лиддевалле, обоим хотелось сменить обстановку. Вдобавок ожидалось рождение Альбина, на которое они решились как на последнее средство, чтобы спасти свой распадающийся брак. Никлас говорил: отчего бы в таких обстоятельствах не поменять заодно и все остальное, чтобы уж начать жизнь заново? Чем дольше она его слушала, тем заманчивее казалось это предложение. Тем более тут в случае чего есть на кого оставить ребенка, а в ожидании второго это далеко не лишнее. Но действительность быстро разрушила эти радужные надежды. Шарлотте хватило нескольких дней, чтобы вспомнить, почему она в свое время так стремилась поскорее съехать от родителей. Правда, обнаружились и кое-какие благоприятные перемены. Но как бы ей ни хотелось, ни о чем из этого она не могла поговорить с Эрикой. Это приходилось держать в тайне, чтобы не разрушить свою семью.

Голос Эрики прервал ее размышления:

— А как там с маменькой? Доводит тебя до сумасшествия?

— Мало сказать! Что бы я ни делала, все ей не так. Я слишком строга с детьми, слишком распустила детей, я недостаточно тепло их одеваю, слишком их кутаю, я их недокармливаю, я их перекармливаю, я слишком толстая, слишком неряшливая… Конца нет этому списку, я уже сыта этим по горло.

— Ну а Никлас?

— Никлас! Никлас в глазах маменьки — совершенство. Вокруг него она пляшет и нахвалиться не может и жалеет его, что ему досталась такая непутевая жена. Для нее он всегда прав и никогда не ошибается.

— Неужели он не видит, как она к тебе относится?

— Я же говорю — он никогда не бывает дома. А при нем она не дает себе такой воли. Знаешь, что он мне сказал вчера, когда я набралась смелости ему пожаловаться? «Дорогая! Неужели ты не можешь проявить немного терпения?» Если я стану еще терпеливей, то вообще сровняюсь с землей! Я так возмутилась, что после этих слов перестала с ним разговаривать. А теперь он сидит на работе и, наверное, жалеет себя, что ему попалась такая упрямая жена. Неудивительно, что у меня с утра началась жуткая мигрень.

Сверху послышался какой-то звук, и Шарлотта нехотя встала.

— Знаешь, мне, кажется, пора наверх забирать Альбина. Иначе, если я не приду, маменька потом весь день будет строить из себя мученицу. Слушай, я забегу к тебе немного попозже, и мы с тобой покофейничаем. А то я все о себе да о себе, а о тебе даже не спросила. Но я заскочу попозже.

Шарлотта положила трубку, торопливо расчесала волосы и, набрав в грудь побольше воздуха, стала подниматься по лестнице.

Что-то у нее пошло не так. Совсем не так, как должно. Эрика перечитала столько книг о том, как все бывает, когда появляются дети и люди становятся родителями, но ничего из прочитанного не подготовило ее к тому, с чем она столкнулась в действительности. У нее даже сложилось впечатление, будто все написанное — это части одного огромного заговора. Авторы писали о гормонах счастья, и что женщина чувствует себя на седьмом небе, когда ей дают на руки ее новорожденного младенца, и, разумеется, что каждая женщина с первого взгляда испытывает огромную всепоглощающую любовь к своему малютке. Конечно, вскользь иногда упоминалось о том, что ты будешь порой уставать больше обычного, но даже это в книгах окружалось романтическим ореолом, словно было неотъемлемым приложением к радостям материнства.

«Чушь собачья!» — поняла Эрика после двух месяцев материнских радостей. Вранье, пропаганда и полная ерунда! Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой измученной, усталой, злой, несчастной и измотанной, как все это время после рождения Майи. И не ощутила она никакой такой всепоглощающей любви, когда ей на грудь положили красное, орущее и — что уж тут скрывать — безобразное существо. И хотя материнское чувство незаметно начало у нее развиваться, все равно оставалось впечатление, словно какой-то чужак вторгся в их с Патриком дом, и порой она почти жалела, что они решили завести ребенка. Ведь было так хорошо вдвоем, пока их не одолел человеческий эгоизм и желание воспроизвести свои замечательные гены, и это одним махом изменило всю жизнь, превратив Эрику в круглосуточно работающую молочную фабрику.