Адвокат - Андрей Константинов

Более того, год назад Николай Степанович снял без скандалов и объяснительных два мокрых глухаря, которые безнадежными булыжниками висели у Челищева на шее.

Однако сегодня рассчитывать на приятный разговор с Прохоренко явно не приходилось. Ну в самом деле, какой начальник погладит по голове за то, что после устроенной на рабочем месте пьянки подчиненный еще и трахнул его секретаршу? Идя по коридору, Сергей улыбнулся, вспомнив, как один его знакомый журналист рассказывал, что однажды переспал с секретаршей главного редактора крупнейшей городской газеты, и главный, вызвав его на «ковер», долго драл за разные мелкие и крупные провинности, а в конце разговора повернулся к журналисту спиной и, глядя в окно на Фонтанку, угрюмо буркнул самое важное: «Да, вот еще… Вику не трогай. Это — святое…»

Все еще со следами улыбки на губах Челищев пересек пустовавшую приемную, хранившую легкий аромат Юлиных духов, и, одернув несколько раз китель, глубоко вдохнув и выдохнув, постучал в обитую коричневой кожей дверь.

— Разрешите?… — Сергей полузашел в кабинет, вопросительно глядя на Прохоренко.

— Да, Сергей Александрович, заходите, — Прохоренко неторопливо вышел из-за стола и пошел навстречу Сергею, протягивая руку для пожатия.

«Ни хрена себе! — подумал Сергей, ошеломленно пожимая пухлую, но сильную ладонь прокурора с какой-то полустертой татуировкой на запястье. — Ишь ты! По имени да по отчеству, Сергей, мол, Александрович! Еще и ручку пожаловали… Не иначе, сейчас какое-нибудь говно вывалит».

— Садитесь, Сергей Александрович, — Прохоренко показал рукой на стулья, стоящие вокруг, стола для рабочих совещаний. Сергей сел и молча уставился на прокурора.

— У меня к вам, Сергей Александрович, неприятный разговор, — сказал Прохоренко, расхаживая по кабинету.

Сергей слабо пошевелился на стуле, но прокурор жестом руки остановил его движение.

— Это касается ваших родителей. Ваш отец Александр Владимирович Челищев был директором деревообрабатывающего комбината?

— Да, — у Сергея почему-то пересохло в горле, и он с усилием сглотнул. — Почему — был? Он и есть… Я, правда, вижусь с родителями не очень часто…

Прохоренко остановился у своего стола и взял с него бумажку. Посмотрев на Сергея как-то странно, он сказал:

— Вот, по утренней сводке… Мужайтесь, Сергей Александрович. Сегодня в 8.15 ваши родители были обнаружены в собственной квартире с признаками насильственной смерти… Предположительно — разбой…

Голос прокурора доносился до Сергея через звон, который шел в голову от бешеных ударов сердца.

— И… маму? — Челищева трясло на стуле.

Прохоренко опустил глаза и начал складывать бумагу, тщательно разглаживая сгибы.

— Держитесь, Сергей Александрович… Сегодня среда. Полагаю, три дня отпуска вам просто необходимы… Мы, конечно, окажем всю возможную помощь… Сейчас поезжайте домой… В смысле — к родителям, — прокурор запнулся, как будто сказал какую-то неловкость. — Адрес, я полагаю, вы помните… Вторая Советская… — Прохоренко не договорил, помолчал и добавил: — Внизу можете взять мою машину, скажите Николаю, что я разрешил… Да он, в общем-то, в курсе. Поезжайте, заодно сразу с опознанием поможете… Ну и похищенное установить… В общем, что мне вас учить… Там сейчас Свиридова работает с бригадой… Езжайте. И держитесь! А мы — все, что сможем…

Челищев молча вышел из кабинета, выдавив из себя что-то вроде странно прозвучавшего в этот момент «спасибо».

После ухода Челищева Прохоренко, вздохнув, открыл сейф, достал оттуда бутылку армянского коньяка фирменного ереванского зеленоватого стекла и наго лил в рюмку, извлеченную из сейфовых же недр. Медленно выпив, он выдохнул сквозь зубы, помассировал рукой виски и убрал бутылку с рюмкой обратно в сейф.

Затем Николай Степанович уселся за свой стол и, засунув мизинец левой руки в правую ноздрю, глубокомысленно уставился в лежавшие перед ним бумаги… Дорогу до дома Челищев помнил смутно.

Николай, водитель Прохоренко, что-то ему говорил, Сергей кивал, беспрестанно затягиваясь сигаретой…

У подъезда стояли служебные машины, а обычно сидевших на лавочке старушек не было.

Сергей поднялся по знакомой с детства лестнице, и на последнем пролете у него вдруг закололо сердце. У дверей квартиры его родителей, квартиры, которую он всего несколько лет назад перестал считать своим домом, стоял постовой, шагнувший Челищеву навстречу. Сергей машинально сунул ему служебное удостоверение и вошел…

В каждой квартире есть свой особенный запах, который не меняется годами. Этот запах иногда остается единственным сохранившимся напоминанием детства, и каждый раз, приходя к родителям, Челищев с наслаждением вдыхал его, уплывая на мгновение в прошлое…

Но сегодня его встретили чужие запахи, и именно в этот момент Сергей до конца осознал, что ничего уже не поправишь и не вернешь… В прихожей пахло свежей кровью, какими-то лекарствами и специфическим запахом казармы, который распространялся, судя по всему, от шаставшего по квартире немолодого старшего лейтенанта милиции. Он, похоже, был участковым. Старший лейтенант непрерывно вертел головой, цокал языком и, вздыхая, приговаривал:

— Вот люди живут, а…

Вообще народу в квартире было полно. Что-то писала на журнальном столике дежурный следователь, с которой Челищев был смутно знаком, деловито работал кисточкой замухрышистого вида эксперт-криминалист, у которого на лице было явственно написано неудовольствие от затянувшегося дежурства, бестолково бродил по квартире фотограф…

В квартире действительно было на что посмотреть. Мебель ручной работы из карельской березы, картины, хрустальные люстры, моющиеся обои, тяжелые красные с золотом шторы… Квартира всегда была маминым «заповедником». Она буквально вылизывала ее до нежилой музейной чистоты. И сейчас отдельные сохранившиеся оазисы этой чистоты дико и страшно контрастировали с пятнами подсыхающей крови на стенах и полу в прихожей, на смятом постельном белье в спальне…

Работавшая в квартире бригада выбрала себе в качестве пепельницы большую глубокую тарелку из старого кухонного сервиза, сохранившегося только наполовину. Когда-то именно в эту тарелку мать наливала Сергею суп, а сейчас в ней валялись смятые разномастные окурки, которые полностью заглушили витавший когда-то в квартире легкий аромат дорогого трубочного голландского табака…

В принципе, нельзя было сказать, что дежурная бригада вела себя как-то особенно нагло, по-хамски. Люди вели себя обычно, и Сергей много раз вел себя точно так же в других квартирах, осматривая место происшествия. В этом, наверное, и было дело: для работавшей бригады квартира была местом происшествия, а для Сергея — местом беды. И нельзя было винить ребят за то, что они отгораживаются, закрываются от чужого горя — если каждый раз пускать его в душу, можно очень быстро сойти с ума… Все это Челищев понимал рассудком, но все равно чувствовал раздражение и злость на чужих людей, равнодушно фиксировавших следы оборванных жизней…