Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров

– Что вы, что вы, Андрей Павлович, – лебезит передо мной начальник, – и в мыслях нет! Какой саботаж?

Я чувствую запах пота из-под его пиджака. Начальник волнуется, и меня это не может не радовать. Я не люблю начальников. В большинстве своём это проходимцы, подлизы по отношению к тем, что на ступенечку выше. Нередко без профильного образования, деньгами ли, подхалимажем, они влезли в свои кресла и боятся их потерять. Как ни крути, а я для них представляю формальную угрозу. Ведь никто из них не знает, зачем именно мы приехали. Вдруг мы прибыли за головой Босса, как говорят, под снятие? Снимут его, полетят остальные. А если вдруг не снимут, то те, из-за кого его чуть не сняли, всё равно полетят.

Поэтому он стоит и потеет. А я получаю удовольствие. Я никакой не начальник, я солдат Его Величества, можно сказать. Гвардии солдат. У меня, в отличие от потеющего князька, нет виллы на лесной опушке, но у меня есть руки, которые эту виллу могут отобрать. И он потеет, мать его фашистскую. А я сижу в его кресле и измываюсь над ним. Это прекрасное ощущение.

– Кстати, у вас тут работает Валерия… – Я делаю паузу, будто пытаюсь вспомнить отчество, хотя и знать её отчества не знаю.

– …Фёдоровна! – подсказывает начальник. – Пригласить?

– Будьте так любезны.

Начальник выбегает в коридор, раздаётся тревожное его чириканье, и через пару минут входит она.

Зашла, и я обомлел. В Конторе, конечно, можно встретить красивых женщин, но чтобы настолько…

Милая русская девушка из сказки. Варвара-краса, Хозяйка Медной горы, кто там ещё? Господи! Румянец на щеках, коса на плече, гибкий стан, не хватает только коромысла.

Растворился в табачном дыму мой сарказм. Из циничного проверяющего я превратился в глуповатого дамского угодника.

– Э-э-э…

С ужасом пришлось осознать, что я – человек из Москвы – растерялся. Провинциальная красота в считаные секунды опрокинула меня на лопатки. Эдакий Козодоев, герой Миронова из «Бриллиантовой руки», но ещё тупее, вот в кого превратился я.

– Валерия Андреевна, – от волнения она была мной зачислена в дочери, – Николай Иванович велел вам низко кланяться…

С этой самой минуты я пропал. В меня вселился коварный демон любви, и я уже был не властен над собою. Под предлогом оказания практической помощи я таскал Валерию Фёдоровну с собой по всем объектам проверки. Я умничал и сыпал мудрёными фразами, повергая проверяемых в трепет, а её – в состояние неописуемого восторга и поклонения. Вечерами в сферу моей бурной проверочной деятельности попадали кабаки. Один раз я проиграл ей в боулинг, и она попросила вычеркнуть из справки негатив о каком-то районном боссике. О чём вы говорите, Валерия Фёдоровна? Не вопрос!

А ещё в один из дней я рассказал ей то, чего в Конторе не знала ни одна душа, даже светлая душа Николая Ивановича. Я признался, что пишу рассказы и публикуются они не только в Москве, но и в литературном журнале, который выпускается в их городе и является ведущим литературным журналом Уральского федерального округа. Однажды мы зашли в книжный магазин, я купил этот журнал и подарил ей. Там был напечатан рассказ «Практикант», первый мой опубликованный рассказ. Я и не помню, что она сказала по поводу прочитанного. Смысл сказанного сводился к тому, что это так необычно, а вообще на чтение у неё времени нет, и последняя прочитанная ею книга была «Доктор Живаго» (школьная программа, десятый класс). Я, тогда уже начинающий мнить себя литератором, почему-то не придал этому ни малейшего значения.

Зря.

Да, с Валерией Фёдоровной мы не расставались ни на минуту. В воскресенье нас застал в её кабинете заместитель Босса областной конторы.

– А вы что, Андрей Павлович, не поедете на экскурсию?

– Нет.

– А почему?

– Мы будем работать!

Ошарашенный, он поспешил покинуть кабинет, и я услышал, как из коридора донеслось «самодур».

Второй год я пребываю в агрессивном психопатическом бреду. До этого у меня была просто шизофрения. Вялотекущая, протяжённостью в десять-одиннадцать лет, уходящая и приходящая, ожидаемая, предсказуемая. С шизофренией жить можно. Каждый второй человек на земле шизофреник, об этом мне говорил один авторитетный психиатр ещё в студенческие годы. Теперь же у меня психопатия. Второй год я нахожусь в тюрьме, высокие решётки которой возвёл я сам. Сам протянул колючую проволоку, установил вышки и пустил злых собак по периметру. Я уничтожаю себя. Ежедневно. Грызу, как голодный бомж грызёт яблоки, одно за другим воруя их из чужой корзины.

И яблоки почему-то не заканчиваются, и я ещё жив.

– Может, ты подумаешь? Может, не будешь ничего менять?

Когда Ирина узнала о моём решении, она не поверила. Она подумала, что я стебусь. Она привыкла к моему стёбу, стёб её крайне раздражает, но она к нему привыкла. «Я живу в атмосфере вечной клоунады!» – часто негодует Ирина.

Мы разные, совершенно разные люди.

Я об этом и раньше задумывался, но именно сейчас, после возвращения из Екатеринбурга, я осознал это отчётливо.

Она не восторгается моей прозой. Она даже подсмеивается над ней. Ты написал новый рассказ? И – что? Нас теперь печатает «Эксмо»? Я сдерживаюсь как могу. Я – писатель не хуже других. Меня публикуют. Да, в шайки литературные, как писал Довлатов, не берут и книжек не выпускают, но публикуют же! А других и на пушечный выстрел к редакциям не подпускают.

Жена должна быть не только женой, говорил мне отец, она ещё и соратником должна быть, Андрюша.

Я не вижу в Ирине соратника. Её состояние – это спокойствие, перерастающее в равнодушие. Так мне кажется после общения с Лерой.

– Жена должна переживать за мужа, помощницей должна быть, – говорила мне она.

И где же помощь? Где поддержка? Где переживания?

Я в них и не нуждаюсь, собственно. Занявший соглашательскую позицию, я тихонечко себе пишу, делаю своё дело. Но как было бы приятно, чёрт подери… Даже подружки её нет-нет да заглянут на «Фейсбук», восхитятся. А она?

Не восторгается. Не переживает. Ни за прозу, ни за другое. За что – за «другое», ловлю я себя на собственной мысли и точного ответа дать не могу. За всё! – ору себе. За всё, что происходит в моей жизни, мать её фашистскую, не до формулировок! Я пью презентованную Николаем Ивановичем гуарану (два пузырька в день), я бегаю по утрам, и Ирина наблюдает за этим с подозрением.

– Ты каким-то бешеным стал. И взвинченным, – замечает она.

Поздно, милая.

И твоё «может, ты передумаешь» тоже сказано поздно.

Надоело! Зачем? Наш союз давно вошёл для нас в привычку. Но мне, человеку, в чьих жилах течёт кровь жителей донских степей, эмоций охота и настоящей, настоящей любви, так, чтобы – эх! С огоньком да с посвистом!