Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак

Вторая интеллектуальная парадигма, с позиции которой прозвучало несколько критических замечаний (и которая, тем не менее, несколько ближе к данной книге, чем парадигма «новой антропологии»), относится к «антитоталитарной» модели советской истории[2]. У истоков этой парадигмы лежали дебаты I960–1980-х годов между западными политологами и историками, изучавшими социалистические страны. В более ранний период многие из этих исследователей занимались анализом государства, фокусируясь на изучении технологий государственного насилия и особых субъектов — политических элит, опиравшихся на это насилие. Позже историки, под влиянием социологического, а затем и культурологического «поворотов» в истории начали изучать более сложные технологии власти, не сводящиеся к насилию, а также более сложные объекты приложения власти, включающие обычных людей. Эти исследования сближали историков с антропологами — в работах и тех и других критиковалась более ранняя, упрощенная модель советской политической системы, согласно которой она сводилась к узкому понятию тоталитаризма. В результате этой критики категория «политического» (политического высказывания, политического действия, политического сознания) в советском контексте тоже претерпела изменения. Политические явления перестали рассматриваться как нечто исключительное, существующее лишь в виде особых проявлений или в особых местах (например, в партийном аппарате или в кругу диссидентов), а приобрели черты обыденности; политическое стали находить в контексте обычного существования обычных граждан[3].

Как уже говорилось, среди критических замечаний по поводу той или иной концепции в этой книге большинство относится к одной из этих двух парадигм — новой антропологии или антитоталитарной истории. Согласно одному типу критики, субъекты или явления, исследованные в данной книге, не относятся к «репрезентативной выборке», то есть в ней анализируется слишком узкий или слишком «ненормальный» срез населения. Согласно другим замечаниям, автор книги в своем анализе некритично пользуется категориями, заимствованными у самих информантов (сюда относятся, например, категории «нормальный человек», «нормальные люди», «свои» и так далее), то есть подменяет аналитические категории исследователя этнографическими высказываниями информантов. С точки зрения этих критиков, исследователь должен исправлять, а не повторять то, с чем он сталкивается «в поле», — то есть высказывания тех, кого он изучает, заведомо рассматриваются лишь как идеологические заблуждения, а не как, например, возможность критически переосмыслить некоторые аналитические модели самого исследователя.

Приведем примеры подобных критических замечаний и рассмотрим, в чем заключаются проблемы этой критики. В одной из своих статей Кэролайн Хамфри анализирует личный дневник бюрократа среднего звена ЦК КПСС, относящийся к 1960-м годам, и делает вывод, что этот человек отличался от категории «нормальных» советских людей, которые рассматриваются в данной книге. Она отмечает, что, будучи партийным работником и настоящим коммунистом, этот бюрократ, тем не менее, экспериментировал с буквальными («констатирующими», по терминологии данной книги) смыслами идеологических высказываний, вместо того чтобы уделять внимание лишь их «перформативному» смыслу (то есть лишь повторению ритуальной формы этих высказываний), как это делало большинство «нормальных людей» согласно книге Юрчака. Исходя их этих наблюдений, Хамфри призывает уделять большее внимание именно таким бюрократам-реформаторам при анализе причин внутренних изменений советской системы.

Несколько иная критика понятия «нормальные люди» прозвучала в статье Кевина Платта и Бенджамина Натанса. Они утверждают, что те советские субъекты, которые не индентифицировали себя с буквальным смыслом официальных идеологических высказываний партии, были не «нормальными», а «исключительными», редкими субъектами, поскольку такой акт идентификации с идеологией, по мнению этих исследователей, требовал ненормальных индивидуальных усилий и был возможен только в рамках ограниченного, частного пространства жизни, которое они называют «воображаемой частной сферой».

Несмотря на различие этих двух критических комментариев, в их основе лежит одинаковое понимание категории «нормального человека», существенно отличающееся от того, как эта категория понимается в книге Юрчака. Эти критики понимают под категорией «нормального человека» некоего «среднего» или «усредненного» советского субъекта — то есть обывателя, не имеющего доступа к власти и воспринимающего идеологические высказывания власти напрямую. В основе такого понимания нормального субъекта лежит упрощенная бинарная модель целого ряда явлений — политики, языка, субъекта. Согласно такой бинарной модели любое политическое высказывание субъекта может интерпретироваться только буквально — либо как выражение правды, либо как выражение лжи или притворства, — а любое политическое действие субъекта может иметь только два смысла — это либо поддержка системы, либо сопротивление ей.