"Гроза" в зените - Антон Первушин

Биологию им преподавала Аква Матвеевна – молодая учительница, только что из педагогического вуза, которая ко всему прочему вела пятый «а» Мэла в качестве классной руководительницы. Преподавала она скучно, словно по учебнику. Мэл на ее уроках либо рисовал, либо спал с открытыми глазами. Но однажды, и случилось это аккурат в апреле, почти сразу после беседы с физиком, классная биологиня решила прочитать лекцию по теории происхождения видов.

«Великий Чарльз Дарвин, – выступала она перед изнуренным высокими материями классом, – создал теорию эволюции видов за счет естественного отбора. Согласно этой теории, люди произошли от приматов, то есть от одного из подвидов обезьян, которые спустились с деревьев и пришли в саванну, где создали орудия труда. Теория Дарвина стала одним из краеугольных камней марксистско-ленинской философии. Однако у религиозных оппонентов, которые отстаивали гипотезу божественного происхождения человека, имелись серьезные возражения. Почему, спрашивали они, человек в отличие от обезьян лишен волосяного покрова и волосы у него имеются только на голове? Почему, спрашивали они, человек любит воду и стремится к воде, ведь все остальные обезьяны боятся воды, как огня? Теория Дарвина нуждалась в обоснованном дополнении. И вот в двадцатом веке советские и французские ученые доказали, что человек произошел не от приматов, которые жили на деревьях, а от особого вида обезьян, которые селились на берегах африканских рек и озер. В процессе естественного отбора эти обезьяны – их называют водяными обезьянами или наяпитеками – утратили волосяной покров на теле, поскольку он мешал им глубоко нырять, добывать моллюсков или рыбу. Зато они обрели жировую прослойку, как у китов, которая позволяла наяпитекам не мерзнуть при длительных заплывах и погружениях. Те из водяных обезьян, которые получали новые качества в процессе эволюции – например, более массивный мозг, у китообразных происходит то же самое, – эти развитые обезьяны гибче воспринимали изменения окружающей среды, чем их собратья по виду, ведь они жили фактически в двух мирах: на земле и в воде. Когда гигантские озера Африки высохли, наяпитеки быстро сориентировались, ушли в саванну, научились охотиться на крупных животных ― через это они обрели разум. Но память о воде продолжает жить в нас. Люди инстинктивно тянутся к воде, строят города на берегах рек и озер, погружаются в глубины Мирового океана, осваивая его несметные богатства. Среди нас уже есть люди, которые могут задерживать дыхание на десятки минут, подобно дельфинам. Можно даже сказать, что мы возвращаемся в естественную для нас среду обитания…»

Мэл встрепенулся, огляделся и поднял руку. Хотя и знал, что заслужит этим смешки и подначки во время перемены.

«Да, Скворешников, слушаю тебя», ― кивнула ему классная.

Мэл спросил: а зачем возвращаться в воду? Если мы из нее уже вылезли? Наверное, человеку надо двигаться дальше и выше. Стремиться к небу, осваивать новые миры.

Сзади захихикали. Аква Матвеевна нахмурилась.

«Какая дурацкая идея, ― сказала она. ― Кто тебя надоумил, Скворешников?»

Мэл сильно смутился и не ответил на вопрос.

«Объясняю, Скворешников, еще раз. Для особо одаренных, ― сзади засмеялись громче. ― Человек эволюцией приспособлен жить в двух средах: в воде и на земле. И мы зависимы от этих сред. Если бы человек был птицей, он мог бы подниматься в небо. Но человек ― не птица, и на высоте он задохнется от недостатка кислорода…»

Скворешников возразил, что человек может взять с собой баллоны, как у акванавтов.

«Так пытались делать, ― строго сказала классная. ― Но оказалось, что человек очень уязвим. Он не может долго находиться в отрыве от привычной среды обитания. У смельчаков, которые рискнули подняться на высоту, ссыхалась кожа. Они слепли от нестерпимого света. На высоте низкое давление, и у испытателей закипала кровь, как при кессонной болезни. Многие погибли, а те, кто уцелел, сделались инвалидами. Ведь на высоте очень высокая радиация. Вы проходили на “гражданской обороне”, что такое радиация? Так вот, на высоте имеются целые пояса естественной радиации. Преодолевая их, испытатель подхватывал лучевую болезнь. А это очень страшно, дети, – лучевая болезнь. Человек покрывается язвами, теряет волосы, может сойти с ума. Во время войны десятки тысяч людей из-за облучения умерли. И сегодня еще умирают, если в зону поражения попасть. А наверху, над облаками, ― сплошная зона. Нет, дорогой мой Мэл, людям в небе делать нечего».

Ночью Скворешникову приснился кошмар. Он видел себя летящим высоко-высоко, внизу была Калуга, маленькие домишки, блестящая лента Оки. Для полета не требовалось взмахивать руками и как-то напрягаться ― он происходил сам по себе, вот так летом ляжешь на воду, раскинешь руки и ноги, расслабишься, и река удержит, понесет. Во сне Мэл поднимался всё выше. Калуга из набора кубиков превратилась в лоскуток, размером с игральную карту, Ока предстала тончайшей проволокой, горизонт загнулся, являя шарообразность Земли. И тут Скворешникова ожгло. С ужасом он увидел, как у него начинает дымиться кожа на руках, она быстро высыхала, чернела на костяшках, от рук пошел резкий запах паленой плоти. Отвратительные волдыри на коже начали лопаться, обнажая мясо. Мэл закричал и проснулся.

Он долго лежал в постели, учащенно дыша и пытаясь унять сердцебиение. Сон испугал Мэла, он вспомнил старую легенду об Икаре, которую рассказывали им еще в детском саду. Так вот почему Икар погиб ― он поднялся на самодельных крыльях слишком высоко, и его сожгла солнечная радиация. Ведь от нее не защитит самый надежный глубоководный костюм. Значит, дорога в небо действительно закрыта. Человек навечно прикован к Земле и к своей среде обитания. Это показалось невыносимо обидным, ужасно несправедливым, по щекам Мэла покатились слезы, намочили наволочку. Он лежал и думал о холодных звездах, которые всегда будут светить, но никогда не согреют, всегда будут манить, но никогда не станут ближе. Он уснул, так и не сумев разобраться в своих чувствах, в своей горечи от осознания ограниченности человеческих возможностей.

Утром он записал в «левой» тетрадке: «Биология говорит, что человек не может выжить на высоте. Радиация космоса убьет его. От радиации нет защиты. Мы всегда будем жить на дне атмосферного океана. Может быть, где-то на другой планете есть человеки, которые могут летать в космос. Думаю, они подобны птицам. В процессе эволюции они научились переносить радиацию. Было бы здорово быть таким человеком».

К сожалению, Скворешников не имел возможности поделиться с кем-нибудь своими размышлениями. Школьные учителя отстаивали категорическую точку зрению, не подразумевающую двоякого истолкования. Приятели-однокашники подняли Мэла на смех, едва стоило заикнуться о проекте полета в космос на шаре с подогретым воздухом, ― их больше интересовали глубоководные погружения и адмиральские кортики. Родители… С родителями было совсем плохо. Отца Мэл почти не помнил ― только какой-то очень смутный образ представлялся ему: веселый круглолицый мужик с бородой. Куда он исчез из жизни семьи Скворешниковых, оставалось загадкой ― мать изничтожила все совместные фотографии, а на любые вопросы по этому поводу отмалчивалась, уходя в себя. Сама она трепыхалась в парткоме на двух работах: на канцелярской и общественной. Мэл видел ее редко и, честно говоря, никогда не воспринимал в качестве живого разумного существа, обладающего волей, ― с давних пор она выглядела в его глазах предметом интерьера, но своеобразным и достаточно мобильным предметом интерьера: вот он есть, вот он исчез, чтобы появиться вечером на том же самом месте и с той же самой устало-рассеянной улыбкой на лице, односложные вопросы, односложные ответы, и весь разговор. Скворешников чувствовал, что закисает. Правильнее было бы выбросить всю эту чушь из головы, но сознание назойливо возвращалось к мечте о полете, и Мэл не находил себе места. В «левой» тетрадке появлялись короткие странные записи вроде: «Аква говорит, что человек тоже эволюционирует, что мы, современные люди, отличаемся даже от наших прямых предков кроманьонцев. А если бы направить эту эволюцию так, чтобы человек стал более устойчив к опасностям неба. Но это, конечно, дело миллионов лет».