Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Она упомянула имя Конрада. Он ведь им, кажется, занимался? Так ей, по крайней мере, сказали. Волчок закивал, смутно припоминая оборванную на полуслове и давно заброшенную статью, далее попытался было вспомнить, почему ее так и не дописал. А она уже говорила, что приехала только на пару дней и нельзя ли им побеседовать в ближайшее время. Он и опомниться не успел, как они уже договорились о времени и месте следующей встречи.

Потом девушка ушла, будто уплыла прочь. В коридоре за распахнутой дверью снова стояла тишина, в которой он напрасно пытался уловить звук ее удаляющихся шагов. Она исчезла так же внезапно, как и появилась, но он все еще чувствовал ее присутствие. Ее персиковые щеки были так близко, ему только стоило привстать и дотронуться до них. Это было так просто, он ведь уже прикасался к этой коже. Он глубоко вздохнул, вновь ощутив все бремя воспоминаний. Те дни предстали перед ним с бесконечной ясностью, шаг назад — и он снова был там; томился в душных армейских конторах с их тошнотворным запахом жевательной резинки, сигарет и перестоявшего кофе; выходил на пустынные улицы оккупированного Токио, где разгуливал один только ветер. И кое-что другое. То есть Момоко. Момоко. Черт возьми, с тех пор прошла целая, жизнь, а он все еще не мог просто так произнести ее имя. Даже мысленно, даже в полном одиночестве. Сначала он так и назвал это про себя: кое-что другое. И только потом неслышно произнес ее имя. Произнес медленно, по слогам, как в былые годы: Мо-мо-ко.

В самом углу кабинета, на дальней полке, под прикрытием большой вазы, сидела японская кукла. Ее бледно-зеленое кимоно совсем выцвело от времени, а с грубо раскрашенного лица сошли краски, обнажив оловянный остов. На плече у куклы все еще красовался ветхий зонтик из спичек и рисовой бумаги. Волчок представил себе, как молодой мастер сновал по тротуарам, и подбирал оброненные слоняющимися солдатами спички. Каждый свой день он оценивал по количеству найденных спичек, старых жестянок, шнурков и бумаги.

Он снял куклу с полки, повертел ее в руках, перевернул вверх ногами. Под подолом у куклы был спрятан металлический заводной ключик. Волчок протер запылившийся механизм. Кукла была сделана из всякого ненужного мусора, но это было истинное чудо изобретательности, памятник искусному мастеру. Он медленно повернул ключик на два оборота, снова отпустил. Заиграл нехитрый народный мотив. За десять секунд эта мелодия сделала его прежним Волчком. Он закрыл глаза, как завязавший пьяница, которому предлагают выпить одну-единственную рюмочку за старые добрые времена.

Вдруг что-то заглушило музыку. Перед ним возникло лицо молодой женщины с окровавленным подбородком. Она пристально смотрела на него, и он не знал, чего в ее взгляде было больше — упрека, жалости или гнева. Этот взгляд недвусмысленно говорил: И ты, и ты такой же.

Токио, осень 1945

Дул холодный осенний ветер, взлетно-посадочная полоса была скользкая от дождя и разлитого топлива. Через одинаковые промежутки времени садились огромные американские транспортные самолеты, они с осторожностью огибали воронку от разорвавшегося прямо на полосе снаряда, замедляли ход, выстраивались в очередь для разгрузки, а потом снова улетали. Не успели двери самолета открыться, как японские рабочие принялись выгружать ящики и коробки с продуктами, одеждой, снаряжением, бумагой, пишущими машинками, чернилами и резиновыми печатями.

Они быстро работали под надзором пышущих здоровьем, упитанных американских солдат. Во время разгрузки было слышно, как те перебрасывались одобрительными возгласами вроде: «Вот это да, отлично». В отдалении поджидала целая вереница автобусов. К ним вышагивал отряд солдат в вычищенной и отутюженной форме с надраенными пуговицами и сапогами. Защитного цвета каски блестели совсем как маслянистые лужи на летном поле.

И последние месяцы войны Ацуги был авиабазой камикадзе. По краям летного поля были свалены обломки поеных японских самолетов. Разбомбленные прямо на аэродроме, они так и не успели ни разу подняться в воздух и теперь были обречены на медленное ржавление там, куда их оттащил бульдозер.

У ангаров чинили Б-29. Самолет, с его серебряным фюзеляжем, элегантным силуэтом и стеклянной кабиной, радовал глаз изящным сочетанием формы и функциональности и вполне мог бы быть экспонатом на выставке проектов школы «Баухаус»[2], но никак не машиной, которая за шесть последних месяцев войны камня на камне не оставила от Токио. Механик прошел вдоль крыла и привычными движениями принялся разбирать двигатель. Сбоку на фюзеляже красной краской было выведено: «Техасская роза».

Волчок только что спустился по трапу и теперь, поставив чемодан на землю, стоял у самолета. Он глядел на японских рабочих, все еще одетых в форму с прежними знаками отличия. Они работали молча, не поднимая головы, и даже бегали сгорбившись.

Пройдя интенсивный языковый курс в Лондонском университете, Волчок остаток войны переводил документы, связанные с японской военной разведкой, или декодировал немецкие дипломатические послания. Большую часть времени он просидел в подвале неподалеку от Пикадилли, глядел вверх, на ноги спешивших по тротуару прохожих, прислушиваясь к перешептыванию дешифровальщиков, запертых, как и он, в полуподземной конторе. Таким образом, форма японских солдат была ему знакома лишь по кинохронике. Сколько раз доводилось ему видеть эту форму во мраке лондонских кинотеатров: вот пять велосипедистов бок о бок катят по добротной, британской постройки, дороге на Малайском полуострове, вот другие победоносно стоят у отеля «Раффлз» в Сингапуре, вот они вступают в Манилу. Изо дня в день кинохроника следила за их продвижением по черно-белой карте Тихого океана. Казалось, армия солнца всегда передвигалась под покровом тьмы.

А сейчас он глядел, как солдаты этой некогда гордой армии бегают взад-вперед, согнувшись в смиренном поклоне, таскают картонные коробки и деревянные ящики, подбирают разлетевшийся по летному полю мусор и бумажки. Вот как начинается оккупация.

Для большинства солдат оккупационной армии это ныла скучная работа, занудная бюрократическая процедура. Волчок последовал за рядовым по бетонной площадке.

Наспех водруженный над одним из ангаров американский флаг совсем промок от осеннего дождя и сейчас резко хлопал на ветру. «Вот так это и начинается, — поймал Волчок. — Вот так безразлично одна страна захватывает другую». За его спиной приземлился самолет. Другой, разгруженный, взмыл в воздух на самом конце взлетной полосы, поднялся над засеянными полями и взял курс на Токийскую бухту.

Ацуги был расположен в двадцати милях от Токио. Волчок и приставленный к нему рядовой сели в ободранный автобус. Порывы холодного ветра врывались сквозь разбитые стекла, так что пришлось поднять воротники шинелей. Машина медленно ползла по скучной равнине между Токио и Иокогамой. Молодой американец время от времени рассказывал про попадавшие на пути достопримечательности. Он чем-то походил на гида, которому пришлось вести экскурсию в почти пустом автобусе. Наконец они доехали до центра Токио и свернули к императорскому дворцу. Солдат указал на огромное шестиэтажное здание, которое совсем не пострадало от бомб. Волчок оторвал взгляд от императорского дворца и обернулся к парню.