С волками жить - Стивен Райт

разумеется, он, все соответствуют нынешнему циклу пуляй/гони/круши его строго ограниченных зрительских привычек. В первом – славные парни поймали гадких, но при поимке ужасно заразились гадостью, во втором – гадким парням удалось начисто оторваться, а в третьем – славные парни на самом деле с самого начала оказались гадами. Это визуальное буйство увенчалось грезой, которая портила ей сон и прилипла ко дну дня, словно комок чьей-то засохшей жвачки. Вот дом, и в доме – гостиная, в точности похожая на их комнату, мебель, украшения, суровое отсутствие цвета, неиспользуемые пепельницы во всех положенных местах, вот только дом, похоже, располагается где-то на живописнейшем пляже, дынный свет напоминает ей Калифорнию, хотя она там ни разу не бывала. Сама Ро – наверху, лежит в черных атласных простынях на кровати королевского размера, дремлет, и снится ей другой сон… про эту вот жизнь, быть может. Внизу темным силуэтом в стеклянной двери, выходящей на их террасу из секвойи и – по крайней мере, в этой вселенной, – на белый пустынный пляж, на пустой синий океан, стоит высокий мужчина, голый по пояс и в белых штанах. Мужчина этот – Уайли? Не разобрать. И все внимание ее то и дело отвлекается на стеклянный столик, в точности как у них, и все же нет, и на темный предмет, размещенный на нем с таким уменьем выстраивать композицию: неизбежный, непременный пистолет. Это заряженный автоматический, 45-го калибра, военного образца – таким знанием техники в бодрствующей жизни она не располагала. Ничто не движется. Это самая одинокая комната на свете. Сцена в ней сейчас начнется или только что закончилась? Кто этот человек, безразлично отвернувшийся от нашего пристального взгляда? Чей пистолет? Что здесь происходит? Почему ей не дают покоя все эти вопросы? Волосы спадают ей на лицо. Она решает начать вечеринку пораньше.

На кухне Ро смешивает себе дайкири по особому рецепту. Стоит у мойки, одной рукой тихо стискивая стойку, смакует выпивку. Сознание пропускает такт, и умственное пространство мгновенно обновляется, углы и края начинают обретать набивку, мысли убредают от вечеринки и оказываются в тупиках коридоров и затхлых комнатах без дверей, закидывают арахис один за другим себе в беззубые рты, бормочут солецизмы жизнеподобным очертаниям на обоях. Жуть берет. Уайли только пожал бы плечами, а вот она, как он утверждает, из нервных. Все говорили так и о Маме.

Недопитый стакан она жестко ставит на столешницу, как будто подзывая бармена. Телеэкран неистовствует насыщенной яростью послеобеденных мультиков. Она отодвигает заднюю дверь, и это – как выйти в теплицу. Дэф тут же принимается засовывать что-то в задний карман своих несусветно узких джинсов. Газон влажен и порист от тропического ливня среди дня. Весь месяц мокрый и надоедливый. Лето заканчивается паршиво.

– Мамуля! – Через весь двор на крепких кривых ножках бросается Дейл[4] – буквально швыряет себя в объятия Ро. Ее дочь особенна на ощупь, ее даже с завязанными глазами невозможно перепутать с равно особенным на ощупь ее братом-близнецом. Это – опознание старого, старого порядка. Хорошенечко обнявшись, Дейл отстраняется, вся уже деловая – промерить серьезные глубины материных глаз, ритуал, необходимый в ее нынешней фазе, следующий за любой разлукой, сколь коротка б та ни была. Ро нравится подчиняться этой малышовой проверке безопасности, этому пересмотру верительных грамот, как бы говорящей: дай-ка я погляжу, где ты была, дай-ка погляжу, где ты сейчас. Удостоверив личность, Дейл отталкивается и уносится обратно к своему брату, в ком процесс разлуки родителя с ребенком уже производит зримое брожение: он занят довольно изощренными и песчанистыми похоронами Солдата Джо[5] и нескольких бойцов его отряда, которые попали в засаду, когда отправились за пончиками в нехорошем районе. Его назойливая мамаша все равно его обнимает.

– Здрасьте, миссис Джоунз, – чирикает Дэфни, изо всех сил делая голосом вид, мол я-умею-говорить-как-любая-дура-из-взрослых.

– Привет, Дэф, как оно?

Девчонка жмет плечами.

– Нормально. – Глаза у нее серые и зеленые – и пугающе ясные.

– Хлопоты были?

– Не-а.

– Кто-нибудь звонил?

– Не-а.

Девочку эту в любую погоду определяет досадная стена изоляции: достаточно прозрачная, позволяет распознать, что Дэф что-то скрывает, и достаточно мутная – не разглядеть, что же именно это может быть. Ее семья – скандал всего района: родители – нераскаявшиеся хиппи, ездят на громком (зрительно и акустически) грузовичке, отказываются стричь свой «естественный» газон даже под угрозой многочисленных судебных предписаний и разгуливают в немодных тряпках и с длинными свалявшимися волосами (как мать, так и отец). Из их освещенного цокольного этажа в неурочное время ночи исходит хамский шум молотков и пил. Ро даже близко не может догадаться, чем они зарабатывают. Тем, что Дэфни получает за пригляд за детьми? Она искренне надеется, что у девочки в заднем кармане не пакетик с наркотиками.

Ро устраивается на других качелях, осмеливается на крохотное движение-другое. Ребенком она обожала взмывать так быстро, так высоко, как только ее могли раскачать ноги, но сомневается, что сегодня ее взрослый желудок сумел бы выдержать такую деятельность; хватит и просто поболтаться на раме с параллельными цепями, наслаждаясь солнышком на лице, дети ее играют, ее искаженная тень елозит по вытоптанному карману земли у нее под ногами. Она упорно допрашивает Дэфни, пока результирующие хрюки и слоги – ничего угрюмого в этом на деле нет, она догадывается, что Дэф считает себя безупречно учтивой и разговорчивой, – не складываются во взаимоприемлемую версию сегодняшних событий. Затем они с Дэфни замолкают и просто висят бок о бок, деля пространство, не разговаривая, и никого это особо не заботит. Дэфни – из тех подростков Новой эры[6], кто не робеет от близости или странности взрослых и на кого те не производят впечатления. Как единственный ребенок, она понимает местность после многих лет ее непосредственного изучения. Ро благодарна за такие случаи – прорехи в дне, когда можно верить, будто все леса пронизаны тропинками, неизъяснимыми выходами, но она не может подолгу обуздывать сосущее осознание другого пространства между нею и Дэфни, покрупней, того весомого накопления незримого, что, в общем и целом, и отвечает за качество самого этого просвета и поворота к следующему, за то внутреннее, что бурлит себе в темном уединении, едва-едва всплывая на поверхность неуемным бегом слов, встревоженным кроем мины на лице, беспечными жестами тела. Ро вздрагивает, покрепче хватается за цепи, чтобы не упасть. Так. Опять всполошилась. Жизнь – навязчивый призрак, часто заявляет Уайли, и Ро частенько с ним соглашается, хоть никогда вполне и не уверена, что он имеет в виду.

В вышине над расходящимся рядом неотличимо очерченных и черепичных крыш в