Заложник должен молчать - Анатолий Гончар

С тоской подняв взгляд, Сергей увидел пристегнутые к бедру Алексея ножны. Появившаяся вдруг надежда мгновенно погасла: ножа в них не было. Видимо, запутавшийся в сетях Ивлев слишком торопился и, выхватив ножик, выпустил его из рук.

«Нож. – Легкие уже начинало ломить от боли. – Нож. – Одна-единственная, оставшаяся в голове мысль, еще не вытесненная жаждой вздоха. – Нож, где-то на дне должен быть нож! Но до дна еще три метра, там темно и илисто. Нож, только он – единственная надежда на спасение». Сжав зубами загубник, Сергей опустил голову вниз и, не обращая внимания на нарастающую боль в ушах и легких, пошел на глубину.

«Осторожно, только не замутить дно, осторожно, лишь бы он был здесь, лишь бы его не снесло течением, лишь бы не промахнуться, не уйти в сторону», – как заклятие повторял он, преодолевая эти последние, но такие длинные метры. Боль в груди стала невыносимой. Оба подводных ружья, переплетясь нитями фалов, лежали рядом, почти друг на друге. Ножа ни под ними, ни рядом с ними не было. Темнота глубины не позволяла видеть далеко. Сергей осторожно сместился вправо, всмотрелся в дно, но ножа не обнаружил. В маске появилась кровь. Мысленно представив, куда мог смотреть уронивший его Ивлев, Сергей сместился вперед и увидел поднимающуюся со дна толстую ветку занесенного илом дерева. Ничего похожего на нож ни под веткой, ни рядом…

«А что, если он ударился об нее и отлетел дальше?» – сквозь возникшую в висках боль подумал Сергей и, по наитию двигаясь вперед, внезапно увидел на дне, в покрывающем его иле, небольшую ямку. Сознание мутилось. Ефимов почувствовал, как кружится голова, и, протянув руку, ощутил в пальцах толстую рукоять ножа. Нож, созданный вовсе не для подводной охоты, привезенный Ивлевым с крайней чеченской командировки; нож, предназначение которого было отнимать жизнь, в тусклом свете подводной мглы сверкнул серо-стальным лучом надежды на спасение.

И тогда Сергей медленно, стараясь сохранить остатки кислорода и сил, оттолкнулся от дна и, оказавшись подле стягивающих ноги Алексея сетей, не задумываясь, рубанул по ним остро отточенным лезвием. Один удар, второй, третий, и тело Ивлева, вместо того чтобы начать подниматься вверх, плавно качнувшись, стало опускаться ко дну. Не чувствуя собственных мышц, Сергей подтянулся к грузовому поясу. Переворачивать лежавшего лицом вниз Алексея и расстегивать пряжку его ремня – не было ни сил, ни времени. Ефимов ударил по поясу, абсолютно не задумываясь, что вместе с ним под острие лезвия попали и дорогостоящий костюм, и даже покрытая холодными пупырышками человеческая кожа. Груз канул вниз, а освобожденный от него Алексей стремительно начал всплывать. Сергей из последних сил устремился следом.

Выдох, переходящий в крик, раздался над просторами омута и, вспугнув сидевшую на берегу пичугу, эхом отразился от крутого обрыва. Почти тотчас Ефимов с хриплым свистом вздохнул и, оторвав от водной поверхности маску, увидел чуть впереди беспомощно покачивающуюся на волнах фигуру Ивлева. Даже не пытаясь отдышаться, он поплыл в его сторону и, обхватив рукой плечо Алексея, усиленно заработал ластами.

Сергею еще предстояло преодолеть десяток метров водного пространства, выбраться на берег и откачать захлебнувшегося друга, но он отчего-то был уверен, что справится, что все самое худшее уже позади.

Гораздо позже, сидя у разведенного костра, он думал над тем, что, не будь у Алексея с собой ножа, все бы закончилось совершенно по-другому. И от этих мыслей на душе становилось холодно и мрачно.

Автобус слегка потряхивало. Темные обочины дороги, едва видимые в свете фар, проносились с удивительной быстротой – может, оттого, что была ночь и Сергей сидел по правую сторону «пазика»? А может, потому, что автобус уносил его от столь милой и спокойной жизни? Как бы то ни было, но с каждым километром, с каждой секундой Сергей приближался к совершенно другой стороне мира…

Проводив мужа и пожелав детям спокойной ночи, Олеся закрылась в своей комнате, легла в кровать, накрылась с головой одеялом и заплакала. Слезы ее были безудержны и горьки, и она не в силах была их остановить. Сергей уехал. В очередной раз. На войну. Несколько месяцев командировки – как вечность. Несколько месяцев, для многих уже навсегда ставших вечностью. Нет, никогда! Не надо, никогда! Господи, сделай так, чтобы он вернулся! Сделай, Господи! И опять поток слез. Олеся даже не пыталась себя сдержать – вот сегодня, вот сейчас выплакаться, чтобы утром, чтобы потом все месяцы командировки никто не видел на ее глазах этих ночных слез. Ночью можно грустить, но не плакать, а днем улыбаться, только улыбаться. Детям тяжело и без маминой грусти. Папа далеко, но он вернется, обязательно вернется. Живой и здоровый, не в первый раз. Да, не в первый… Господи, сделай так, чтобы он вернулся, он ведь сказал, что это – последний раз. Нет, не так, неправильно, здесь так не говорят. Он сказал, что это – крайний раз. Слышишь, Господи, это – крайний раз, пусть вернется, и он больше никогда, никогда, ни за что… А если, а если и соберется – вцеплюсь, упаду в ноги и не отпущу, слышишь, Господи, не отпущу! – молила Олеся и снова плакала, плакала и молила, и так почти до утра, когда, совсем обессиленная, провалилась в вязкую пучину тяжелого сна.

А поезд, на котором ехал ее муж, оставлял за собой одну станцию за другой. За окном мелькали то встречные пассажирские составы, то проносились темные махины товарных вагонов, то появлялись и исчезали смутные контуры одиноких строений и огни проезжаемых сел и городов. Но время шло, и, наконец, рассвет, тонким солнечным лучом скользя по краю задернутой шторы, заглянул в купе, осветив лицо спящего Сергея. Почувствовав на коже тепло, он улыбнулся – сквозь сон ему почудилось ласковое прикосновение Олеси. Но вскоре рельсы начали уходить немного вправо, лучик сместился и пропал где-то в глубине помещения. Радостная улыбка сошла с лица Ефимова, и он снова погрузился в пучину беспокойного сна:

…длинная вереница колонны медленно втягивалась в горный серпантин. Ехавший на броне «шестидесятки» – БТР-60 ПБ молодой прапорщик с легким оттенком пренебрежения вглядывался в поднимающиеся по левую руку серо-коричневые горы. Медленное движение машин его вовсе не огорчало. Подставив лицо освежающему ветру, он предавался мыслям, совершенно не связанным с поставленной ему задачей по сопровождению колонны. По прибытии в полк прапорщик должен был сразу же отбыть в отпуск, поэтому в мечтах он уже был далеко, за речкой, в тысяче километров от этих мест – дома. Дом – как много вбирает это короткое слово. «Дома, дома, дома», – без устали повторял Сергей, смакуя его на все лады…

Удара в грудь он практически не почувствовал, просто вдруг взревело чувство опасности, зазвенели колокола тревоги, и Сергей буквально упал, стек с брони вниз на командирское сиденье, в последний миг падения успев заметить заискрившие на склоне горы всполохи выстрелов.

– К бою! – взревел он и, видя, что башенный замешкался, крикнул ему: – К бою, сука! – Неуклюже – вдруг оказалось, что левая рука повисла плетью, – удерживая автомат, сдернул предохранитель большим пальцем правой руки. – … Целеуказания… наблюдать… – Тотчас распрямился, встал на сидушку, выложил на броню ствол, вылез сам и с одной руки, трассерами, начал стрелять туда, где заметались темные, едва видимые фигурки. О броню зацокали пули. Противный свист, лишь частично перекрываемый автоматными выстрелами и шумом моторов, разрезал воздух.