Девять месяцев, или "Комедия женских положений" - Татьяна Соломатина

2) своевременно перенесённые: ветрянку, краснуху, корь, эпидемический паротит, ОРЗ, ОРВИ и даже, да простит меня Софья Константиновна за столь брутальную подробность, – аскаридоз – годика эдак в три.

(Автор уверяет вас, что даже у наследных принцев бывают совершенно обычные человеческие напасти вроде корочек на голове в младенчестве и фурункулёза в подростковом возрасте – ничего ужасного в этом нет. Королевская и прочая родословная наследственность при этом ни в коей мере не страдают. Голубая кровь не зеленеет. А русые кудри – не вянут. И если вы считаете, что вам удалось избежать в раннем детстве какого-нибудь не слишком злобного гельминтоза, так знайте – скорее всего ваши родители этого просто не заметили. А запоздалую благодарность можете выразить вашему иммунитету, самостоятельно изгнавшему всяческих паразитов из подведомственного организма. Ну, может, ещё и тем горбушкам, натёртым чесноком, что вы с удовольствием поедали на каникулах у бабушки, перехватывая между «официальными» трапезами. Не правда ли, это незамысловатое яство казалось в том блаженном, навсегда ушедшем из вашей жизни времени изысканнее любых трюфелей? А кинофильм «Спартак» в провинциальном кинотеатре (и чтобы непременно – «Родина») – куда мудрее изысканных максим?);

3) вечно занятых родителей (замечательного подвида «обыкновенные» – не то инженер и учитель, не то учитель и инженер);

4) самую обыкновенную школу, редкие четвёрки по алгебре и частые тройки по физкультуре (но вовсе не из-за плохой физической подготовки, а из-за необъяснимой неприязни учителя физкультуры, и вряд ли хоть кто-то из читающих это скажет, что ему подобный феномен неизвестен), сборы макулатуры и металлолома, сборы отряда, дружины и комсомольские собрания, городские, областные олимпиады по химии, физике и английскому языку);

5) положенные подросткам ломки характера и гормональные стрессы первых влюблённостей. Канувших в небытие, но закаливших волю, характер и уверенность в себе. (Софья Заруцкая с самого юного возраста обладала редкой для нашего брата (читай: «сестры») особенностью: она справедливо полагала, что если что-то не срослось, то вовсе не потому, что она плоха: глупа, слишком умна, толста, тоща, недостаточно/слишком красива или не в меру эмоциональна/холодна, – а лишь потому что «сам дурак!». А если вы с ней не согласны, то вам – на курсы стремительного повышения самооценки. И бегом!)

Позже Соня выучилась на отлично (красный диплом по специальности «лечебное дело») и получила просто-таки прекрасное распределение (на прохождение интернатуры по специализации «акушерство и гинекология») в один из родильных домов нашего (или всё-таки вашего?) города. Софья Заруцкая любила свою специальность, бывала иногда не в меру энергична и всегда была – сверх всякой меры – любознательна (и, увы, любопытна).

К двадцати девяти годам Софья Константиновна состояла штатным акушером-гинекологом (и даже старшим ординатором, единожды сертифицированным и дважды квалифицированным) обсервационного отделения, врачом первой категории и имела застарелый хронический вялотекущий, периодически обостряющийся конфликт с начмедом.

К тридцати – своему настоящему состоянию (status present) – она вышла замуж по большой любви за хорошего человека. Мужчину, разумеется. Нет, я не фантастику пишу. Правда, она вышла замуж. Истину глаголю, только к тридцати годам. Вот вам крест – за хорошего человека-мужчину. Оба они – молодые супруги – были заняты, пожалуй, куда больше Софьиных родителей в своё время, так что остававшейся от работ свободы им хватало для личного счастья, но такая неизвестная, как ребёнок, пока никак не помещалась в это прекрасное уравнение. И хотя и Софьины родители, и мужнины мама с папой (особенно мама!) находили время – благо и те и другие были уже на заслуженном отдыхе – поговорить на вечную тему: «Хочется внуков понянчить!», им самим – и Соне, и её супругу – не особо хотелось срочно обзаводиться потомством. Точнее – они не знали, хочется или нет. Зато хорошо знали значение слова «понянчить», отличное по сути от слова «растить».

Это игрушечное «понянчить» – синоним пресловутого «иногда». А «растить» – это уже полноценное железобетонное «постоянно». Как-то так. Контекстно, разумеется.

Скажем прямо – им было так хорошо вдвоём, что ни о чём другом они не задумывались. Говорят – проходит со временем... Но говорят, что и кур доят! Посмотрим. А пока так.

Они не были ни чайлд-фри, ни «адептами» всяких прочих «продвинутых» и подогнанных под общечеловеческую лень и безответственность идеологических технологий. Просто супруги пока предохранялись. Потому что когда ты привык утром вставать, идти на любимую работу и отдаваться там целиком и полностью делу, а потом, приходя домой, отдаваться целиком и полностью обожанию друг друга, чтобы часам к двум ночи вспомнить, что у него проект горящий не сдан, а у неё доклад на конференцию не подготовлен, то внуки жаждущих праотцов... то есть – собственные дети... пока никуда не помещаются. И даже не дети, а всего лишь один-единственный ребёнок для начала. Но и к одному-единственному начальному ребёнку надо подготовиться (планирование беременности, все дела! Акушер-гинеколог Софья Константиновна или кто?!). Ребёнка надо осмысленно зачать – не спьяну же после вечеринки или не в меру романтического ужина?! Беременность надо выносить в полном соответствии со всеми правилами должного режима сна и отдыха, питания и чёрт знает чего ещё. И уж точно беременной не место в акушерско-гинекологическом стационаре (в смысле – в качестве активного сотрудника), а менять своё отвоёванное почётное звание старшего ординатора отделения стационара на врача женской консультации Софья Константиновна не собиралась. Муж не то чтобы не хотел продолжения рода... Будем честны – хотел. У мужчин между тридцатью и сорока частенько появляется эта нелепая инстинктивная тяга к отцовству, но в его сознании сама Соня была ребёнком, и ему вполне доставало нянчиться с ней в совместно свободное от разделяющих их работ время. К тому же Софья Константиновна справедливо полагала, что роды – это больно для тела, дети – больно для нервов, а «растить» – это вообще постоянные муки для психики и здоровья в целом. Одни переживания гипотетических несчастий и кошмаров в сослагательном наклонении, как представишь!.. В конце концов, она уже имела некоторый, весьма немалый, опыт наблюдения за родовыми актами и участия в этих самых родовых актах (зачастую – весьма инвазивного, прямо скажем, участия), а также последующих метаний между родильницей и неонатологом, молодой матерью и детской больницей, родильным домом и участковым педиатром. У приятельниц, разумеется, уже были дети. И эти самые приятельницы постоянно об этих самых детях говорили. Сперва о том, как они «сосут сисю» и как у них отходят или не отходят «газики». Позже – об ужасах прорезывающихся зубов, разбитых коленок, двоек по природоведению и, конечно же, о том, какая сволочь классная руководительница или Машкин Петька. А от Машки Соня выслушивала про то, какая же тварь всё та же классная руководительница и Катькин Димка. Ещё эти приятельницы восхищались гениальностью своих детишек, и Соня вынуждена была восторгаться ужасными каляками-маляками, соглашаясь, что миру явился новый Василий Кандинский, или слушать аденоидную нарочито-вычурную декламацию дурацких стишат, поддакивая тому, что вскорости театральные подмостки будут осчастливлены реинкарнацией Фаины Раневской. Не то чтобы Софья была к этому всему не готова в качестве матери, а не врача акушера-гинеколога и взрослеющей матроны, но всё как-то откладывала на потом. На то потом, где она всё сделает правильно и никто не будет сволочью и тварью, она сама стоически станет относиться к переломам по типу «зелёной ветки», равно как и к открытым, и к тому, что её ребёнок захочет стать, к примеру, плотником, а не ядерным физиком или, for example, продавщицей-консультантом в бутике нижнего белья, а не филологом. А во время идеально правильной, безупречной беременности она, Софья, возможно, даже будет писать какой-нибудь дневник на память себе и чаду и в назидание всем-всем-всем. Например: