Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг

Когда я говорю о возможных (и даже, видимо, неизбежных) возражениях, я, конечно, не имею в виду вой и лай «патриотов». Эти-то вольны выть и лаять сколько угодно, что, естественно, и последует – ответа им нет и не будет. Пусть беснуются в своем, редеющем, к счастью, и обреченном, кругу. Это к нам (но о них!) обращается через столетия блистательный Василий Курочкин, переложивший на русский манер великого Беранже: «Тише, тише, господа! Господин Искариотов, патриот из патриотов, приближается сюда!»

ВСЕГДА ВИНОВНЫ

История еврейского народа в России многократно и очень подробно исследована и рассказана, в дополнительном напоминании она не нуждается. Но если не вспомнить хотя бы в общих чертах самые болевые точки юридической и фактической дискриминации, которой он подвергался на протяжении хотя бы двух веков, весь последующий рассказ лишится корней.

С судьбой российского еврейства в период до 1917 года сопрягаются прежде всего два явления, неразрывно связанные друг с другом: черта оседлости и погромы.

Черта оседлости, то есть территориальные границы, отведенные для жительства еврейским беженцам с Запада, которых Россия приняла, но не уравняла в правах с аборигенами, юридически существовала с конца XVIII века. Указом императрицы Екатерины Второй от 23 декабря 1791 года российские подданные еврейской национальности получили право на проживание лишь в пятнадцати западных губерниях империи: Бессарабской, Витебской, Волынской, Гродненской, Екатеринославской, Киевской, Ковенской, Минской, Могилевской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской, Черниговской.

По правде говоря, с учетом относительно не слишком-то многочисленного в ту пору еврейского населения, это была огромная территория, на которой свободно, не мешая друг другу, могли бы поселиться еще многие миллионы не только евреев, но и русских, и украинцев, и белоруссов, испокон веков здесь проживавших. Истоком будущего напряжения и кровавых распрей была отнюдь не территориальная теснота, а самый факт обидной, унизительной дискриминации, разделившей подданных Российской империи на «своих» и «чужих». Вырваться из черты оседлости, обрести свободу передвижения, а вместе с тем и осознать себя равными со всеми, сбросить с себя клеймо человека второго сорта, – все это стало поистине «навязчивой идеей» для русских евреев следующих поколений, мечтавших о счастливом будущем своих детей.

Прошли многие десятилетия, прежде чем в этом вопросе наступил какой-то положительный сдвиг. Император Александр Второй, прозванный в народе за серию своих прогрессивных реформ Царем-Освободителем, разрешил проживать вне черты оседлости купцам первой гильдии (то есть особенно преуспевшим в своем бизнесе и заслужившим благосклонность – не даром, конечно, – местного начальства); евреям-мастерам, отличившимся в редких и крайне нужных России ремеслах; всем обладателям докторской степени и некоторым другим категориям российских подданных «нежеланного» происхождения. Чуть позже такую свободу выбора места жительства получат и все обладатели университетских дипломов.

Было совершенно очевидно, что теперь в гимназии, а затем и в университеты сразу же хлынут потоки еврейских детей, которым родители, превозмогая бремя материальных тягот, постараются открыть возможности для самореализации. Поэтому тотчас был введен «поправочный коэффициент» к щедрой царской милости, получивший название процентной нормы: число учащихся-евреев в гимназиях и университетах не могло превышать (в разных губерниях и городах по-разному) 3 – 5 – 10 процентов от общего числа гимназистов или студентов. Таким образом, кроме конфронтации «белых» и «черных» (русских и евреев) – то есть полноправных и почти бесправных – царизм породил еще и конкуренцию евреев друг с другом в борьбе за призовые места. Строго говоря, речь шла вовсе не об ЭТНИЧЕСКОЙ конфронтации и дискриминации в буквальном смысле этого слова, а о конфронтации и дискриминации конфессиональной. Ограничениям подвергались не этнические евреи как таковые, а исповедовавшие иудейскую религию. Ни в каких полицейских и иных официальных документах никакой этнической идентификации личности не существовало: речь могла идти только о вероисповедании, то есть об идентификации конфессиональной. Нелепого вопроса («пункта») «национальность» не существовало вовсе, – существовал другой: «вероисповедание». Достаточно было принять православне или вообще какую бы то ни было другую религию, и все ограничения тотчас снимались. Для многих людей – как по искреннему убеждению, так и без всяких убеждений, в силу циничного прагматизма – это стало выходом из положения. Число «выкрестов» (такую кличку получили еврейские вероотступники) – точнее, желающих ими стать – росло год от года. Церковь достаточно упорно сопротивлялась хлынувшему потоку, хотя обращение в свою веру новых адептов всегда считалось одной из важнейших задач любой конфессии. Но совсем удержать этот поток возможности не было, а натиск талантливых и трудолюбивых еврейских юношей (главным образом юношей!), рвавшихся в высшие учебные заведения, все нарастал.

Ситуация решительно изменилась после убийства императора Александра Второго (1881). Хотя убит он был бомбометателем не еврейского, а русского происхождения (Гриневицким), реакционная печать немедленно начала атаку на евреев, этих вечных козлов отпущения, обвиняя их в подстрекательстве к ниспровержению строя, в покушении на всю императорскую семью и на основы православной религии, в кощунственной несправедливости по отношению к тому Божьему Помазаннику, который лично даровал евреям «неслыханные привилегии».

Реакция легко поддающихся пропаганде забитых и темных людей, особенно в тех районах, где евреи составляли значительную часть населения, ждать себя не заставила. Начались еврейские погромы – главным образом на Украине, тогда неотъемлемой части Российской империи. Общий счет погромов первой волны – около ста пятидесяти. Общее число убитых – несколько десятков человек (абсолютно точной цифры не знает никто; официальные источники и очевидцы приводят разные цифры; каждый, кто пишет на эту тему, выбирает для себя ту, которая ближе подходит к его позиции, и всегда может доказать свой выбор). Громили лавки, принадлежавшие евреям («жиреют за счет бедных русских»), трактиры («спаивают русский народ»), конторы ростовщиков («отнимают последние гроши у обездоленных русских людей»), врывались в дома, выкидывали из окон еврейских младенцев, выворачивали содержимое сундуков – искали драгоценности (и грабили их, если находили), вспарывали перины (там вроде бы евреи прятали ассигнации) – пух летел по улицам городков и местечек черты оседлости, кровь лилась ручьями – это не банальная метафора, а натуралистическая деталь, воспроизведенная в десятках газетных репортажей.

Сразу после первой волны погромов возникла и первая волна еврейской эмиграции (единичная эмиграция существовала и раньше) – главным образом в Соединенные Штаты, широко открывшие ворота для беженцев из России. Российские власти не препятствовали отъезду, но и не очень его стимуляровали: преемнику убитого – Александру Третьему – никак не хотелось выглядеть гонителем и душителем, особенно перед Францией, к сближению с которой ои стремился и которую посетил. Несмотря на его жесткую внутреннюю политику, гонения на евреев пошли на убыль.