Очарованная вальсом - Барбара Картленд

И осенью 1814 года, в сентябре, открылся инициированный Меттернихом Венский конгресс.

На конгрессе были и прусский король Фридрих Вильгельм III, и король датский, и короли Баварии и Вюртемберга, и виконт Каслри в качестве личного представителя принца-регента Англии. Кого там только не было — и представители самых маленьких государств.

В Вене собрались сливки европейского общества — самые красивые женщины, императоры, короли, князья, государственные деятели, политики, а все же самой заметной фигурой этого грандиозного события оставался он, князь Клеменс Меттерних, — так ему говорили, и сам он не мог не чувствовать этого. Он бросил на себя взгляд в зеркало. Оно отразило пронзительный взгляд прозрачных голубых глаз, широко раскинутые брови, орлиный нос, бледную матовую кожу и едва уловимую усмешку, гуляющую на слегка полноватых губах. Все это, как он понимал чутьем опытного соблазнителя, способно воздействовать на сознание окружающих значительно больше, нежели воспоминания о балах, маскарадах, парадах и приемах.

Однако исключительно благодаря своему обаянию и, так сказать, политическому гению он снискал себе массу недоброжелателей, так и мечтавших, что в новом 1815 году они получат упоительную возможность созерцать князя Меттерниха поверженным, лишенным привычного блеска.

— Чудо, — твердо повторил князь. — Сделай так, чтобы на меня снизошло чудо, о друг мой Элеонора!

В его баритоне сквозила на низких нотах умоляющая интонация. Элеонора всегда от нее таяла. И сейчас она почувствовала знакомое ей волнение крови.

— Если бы только я могла помочь тебе! — с искренним отчаяньем вздохнула она.

Князь подошел к жене, положил на ее плечо руку, чуть стиснул пальцы.

— Ты и так мне помогаешь, — вкрадчиво и задушевно проговорил он.

От этих простых тихих слов на глаза Элеоноры навернулись слезы, и она отвернула голову, чтобы муж их не заметил.

— Спасибо тебе, милый, — одними губами прошептала она.

Князь повернулся и вновь зашагал, сдвинув брови, отрешенно уйдя мыслями в политические эмпиреи, так что не сразу заметил стоящего у двери лакея. Тот терпеливо ждал, когда ему будет дозволено заговорить.

— Да, что там? — рассеянно поинтересовался князь, наконец увидев слугу.

— Здесь одна госпожа, ваше сиятельство. Она желает встретиться с вами с глазу на глаз.

— Кто она?

— Она не назвала своего имени. Прибыла из провинции.

— Я никого не принимаю без предварительного уведомления о визите, — раздраженно напомнил князь известный порядок.

— Да, ваше сиятельство, верно. Я объяснял, но юная госпожа была столь настойчива… Она совершенно уверена в том, что вы непременно пожелаете ее видеть.

— Передайте ей, что она должна, как принято, представить свои рекомендательные письма, — распорядился князь. — В настоящий момент я занят.

— Да, ваше сиятельство.

Лакей, совершив поклон, быстро вышел из комнаты, князь же вновь принялся мерить ее шагами.

— Александр требует отдать ему за его доблесть герцогство Варшавское! Но я не могу позволить Польше стать после этого суверенным государством, подчиненным России! — произнес Меттерних достаточно громко, однако задумчиво, поскольку говорил сам с собой. — Это позволит русскому царю господствовать в Европе так, как и Наполеону не снилось! Но Александр твердо нацелен на это, а король Фридрих Вильгельм готов согласиться с ним, хотя бы для того, чтобы насолить мне и англичанам. Думаю, то, что я должен сделать, слишком… — Он оборвал себя на полуслове, увидев возвратившегося лакея. — Ну? Что еще?

— Госпожа просила меня передать вашему сиятельству это…

В руках лакей держал серебряный поднос. На подносе голубело и поблескивало бриллиантами ожерелье из бирюзы. Оно было милым, но ценою не слишком-то дорогим. Увидев его, князь не нашел, что сказать. Он молча смотрел на знакомый предмет… Ему вспомнилось белое, залитое лунным светом тело, теплота мягких губ, трепет упругой груди в своих ладонях. Вспомнилось, как стучала кровь в висках, как бешено колотились два прижавшихся одно к другому сердца.

Князь медленно протянул руку и взял ожерелье с подноса.

— Проводи сюда госпожу, — ровным голосом, не окрашенным никаким чувством, проговорил он.

Княгиня порывисто встала с кресла:

— Я пойду отдохнуть перед балом.

Она сказала это с мягкой улыбкой, и никто бы не догадался, как сжала ее сердце невидимая рука страха. Князь поспешил открыть жене дверь, а когда та покинула комнату, медленно отошел к камину, держа ожерелье на открытой ладони — от сияния обрамлявших их бриллиантов камешки бирюзы казались ярко-синими.

В последний раз он видел это ожерелье, когда застегивал его на тонкой и нежной шее. Тогда, по его понятиям, ожерелье стоило вызывающе дорого, но он никогда не жалел потраченных на него денег. Меттерних чуть прикрыл глаза. Ему до сих пор помнился аромат сирени, сопровождавший те лунные вечера, встречи в маленьком лесном охотничьем домике. Он и сейчас мог вызвать в памяти волшебство тех часов, несмотря на пролетевшие годы, несмотря на то, что позднее в его жизни было еще немало других волшебных моментов и других таких же лунных ночей. Какими юными, безрассудными, пылкими они были тогда, рискуя всем, всем ради запретных, уничтожающих благоразумие поцелуев!

Князь незаметно для себя расчувствовался. Карлотта… Сейчас ей, должно быть, около сорока. Жаль будет расстаться с воспоминаниями о жаркой юности, встретившись вновь через столько лет! «Но женщины все те же, — с легкой досадой подумал он, — никогда не желают оставить все так, как есть, и не ворошить прошлое, каким бы восхитительным оно ни было».

Дверь начала открываться. Князь Меттерних выпрямился и застыл в напряженной позе. Посетительница вошла, и вымученная улыбка на лице князя, приготовленная им для встречи, исчезла, изменилось и выражение его глаз — в них заиграло веселье. Это была не Карлотта. Это оказалась девушка, которую он видел впервые в жизни.

Она пошла к князю такой легкой походкой, что, казалось, летела над полом, не касаясь его. На девушке был дорожный зеленый бархатный плащ, накинутый поверх белого муслинового платья, а на рыже-золотистых волосах замысловато сидела маленькая, отделанная перьями шляпка. Глаза у девушки были светлые — такие же, как и у князя, и тоже в обрамлении длинных темных ресниц.

Подойдя ближе, девушка сделала глубокий реверанс.

— Благодарю, ваше сиятельство, что согласились принять меня.

Личико у нее было просто очаровательное — с маленьким, чуть вздернутым носиком, полными красными губами и невероятно голубыми глазами.

— Кто вы?

— Я — Ванда Шонборн. Моя мать мне сказала, что вы должны ее помнить. Она написала для вас письмо.

С этими словами она достала конверт, и князь сразу же, хотя столько лет прошло, вспомнил этот стремительный, с завитушками почерк. Не говоря ни слова, он взял письмо, продолжая смотреть на девушку. Его взгляд скользил по ее нежной, как персик, коже, легкому румянцу на юношеских щеках, длинной тонкой шейке, выпуклостям груди, спрятанной под тугим лифом платья.