Черная роза - Наталья Солнцева

Постепенно она сама начала бояться. Страх проник в ее сердце незаметно, исподволь, как вроде бы ниоткуда появлялся туман над озером, куда Артур возил ее знакомиться с дедом Ильей и его необычным семейством. Сколько с тех пор прошло времени! Кажется, что целая вечность… А на самом деле каких-то несколько месяцев. Неужели, только этим летом Артур ездил в харьковские леса искать натуру для своих знаменитых картин «Изгнание из рая» и «Царица змей»? А может быть, именно с этого лесного озера все и началось? Может, и правда оно заколдованное, и Царица Змей, – настоящая, а не выдуманная, – посмотрела ему в глаза своими пылающими зелеными очами и погубила навеки?

Нина почувствовала, как по телу побежал ледяной озноб. За окном, у которого она стояла, расстилалась земля Франции, на холмах вдалеке горели жутким светом ритуальные костры, в холодной чужой ночи свершалось чужое таинство общения с мертвыми, обычай, пришедший из такой временной дали, что казался нереальным. Дикая игра под диким, безлунным ледяным небом…

– Почти, как купальские огнища, – подумала Нина. – Только те жаркие, живые, а от этих веет мертвящим холодом. А может быть, у меня просто нервы разыгрались?

Женщина отошла от окна и задвинула шторы. С тех пор, как умер Артур, она нигде не чувствовала себя в безопасности.

– Беги… – вспомнила она его безумный, дрожащий шепот, горячечный блеск глаз. – Прячься… Если меня не станет, ты окажешься один на один с ними… Никому не говори, где ты, куда едешь… Исчезни, не оставляя следов. Иначе…

Тогда Нина уже ощущала страх, но думала, что это безумие Корнилина так опасно влияет на нее. Он оказался прав, предсказывая свою смерть. Пожалуй, даже лесное озеро тут ни при чем. Все началось гораздо раньше, когда у Артура вдруг появились все эти видения, которые он переносил на свои полотна с такой гениальностью, что хотелось плакать и одновременно таять от восхищения и восторга.

Нина вспомнила, как художник лежал мертвый в своей мастерской, усыпанной осколками гипсовых масок и глиняных кувшинов, среди разбросанных холстов, красок и кистей, – такой одинокий, отрешенный уже от этого мира, в котором так и остался никем до конца не понятым, – даже ею, женщиной, которую любил. Слезы потекли по ее побледневшему лицу. С улицы доносился запах дыма из печных и каминных труб, слабый, едва слышный бой ритуальных барабанов; завывал ветер, в стекла стучала ледяная крошка.

– О Господи, Господи! – взмолилась Нина. – Почему все это происходит со мной? Как я оказалась совсем одна, в чужой стране, где все чужое и все чужие? Где никому нет дела ни до меня, ни до моего горя, ни до Артура? Его картины представляют коммерческий интерес, только и всего. Деньги! Вот идол, которому поклоняются все эти люди. Напрасно я приехала сюда.

Она вспомнила свое паническое бегство из Харькова, брошенный дом, где умер Корнилин, их старую, густо заросшую акацией улочку, ромашки во дворе… Она почувствовала себя такой обессиленной, словно жизнь начала вытекать из нее по капле, когда Артура не стало, и вот теперь она пытается удержаться на краю обрыва, а последние жизненные силы угасают, и с этим ничего нельзя сделать.

Нина присела на высокую деревянную кровать, всю изукрашенную старинной бретонской резьбой, и устало вздохнула.

Она была искусствоведом, и у нее загорелись глаза, когда она впервые вошла в этот дом, больше похожий на музей быта позапрошлого века, – теперь же все это показалось ей таким далеким, неважным и даже, пожалуй, пустым. Гораздо интереснее для нее сейчас были бы люди, которые здесь обитали, переживая драму жизни, любили, надеялись, мечтали… Куда все это ушло? Уходит человек и уносит с собой всю свою вселенную, великую и неповторимую, как загадочная далекая Звезда. Если бы знать, на каком небосклоне она загорится вновь!

Тогда, убегая из Харькова, она, объятая страхом, уехала в Кострому, где гостила у тетки, но долго там не задержалась. Гонимая неведомой опасностью, Нина переезжала с места на место, меняла города и небольшие поселки русской глубинки, пока, наконец не остановилась в крохотном рыбацком селении близ озера Хандога, затерянного на необъятных просторах Архангельской области.

Дома рыбаков стояли у самого берега. В пустых дворах сушились сети, под навесами лежали дрова, почерневшие от сырости. Вдалеке виднелся еловый лес. Озеро было огромное и неприветливое, ветер гнал над ним низкие серые тучи, свинцовые волны кое-где закручивались барашками. На деревянных мостках женщины полоскали белье в ледяной воде.

Нина ходила в лес по грибы и по ягоды вместе с Катериной, у которой она снимала комнату в деревянном рубленом доме, сухом и теплом, полном запаха лампадного масла и хлеба, который в поселке каждая хозяйка пекла сама. В большой горнице висели темные старые иконы в серебряных окладах, под ними горели лампадки, под потолком сохли пучки трав. На выскобленном добела деревянном столе стоял выпеченный с утра хлеб, накрытый чистыми полотенцами, кувшины с моченой брусникой и клюквой, пироги с рыбой. Муж Катерины уходил на охоту и пропадал неделями, женщинам было некуда девать время, и они переговорили обо всем, что приходило в голову.

Говорила, в основном, Катерина, – о том, как ей надоело одно и то же: лес, озеро, несколько домов на берегу, жареная рыба на обед и ужин, соленые грибы, клюква, стук дождя по крыше, зимой снег по пояс, мороженое мясо, нескончаемые метели и бледное студеное небо. А Нине все нравилось. Грибы собирать было одно удовольствие – присядешь на корточки, и, не вставая, наберешь целое ведро волнушек или оранжевых подосиновиков. Ножки Катерина велела не брать, – только шляпки. Вернувшись домой, женщины растапливали баню, мылись, жарили на большой сковороде грибы, пили чай с медом диких пчел. Спали на высоких жарких перинах, застеленных вышитыми крестом простынями.

– Это еще мое свадебное приданое, – говорила Катерина. – Свекровь покойная вышивала. Красиво?

Нина соглашалась. Северная вышивка поражала ее своей простотой и изысканным вкусом. Она уговорила Катерину показать ей содержимое сундуков, и они часами перебирали и рассматривали пододеяльники, наволочки, передники, старинные юбки, кофты из тонкого отбеленного полотна, головные повязки. Сундуки пахли нафталином и можжевельником, и напоминали Нине детство. Все это было ново и замечательно, – и огромное суровое озеро, и большие смоленые лодки на берегу, и неспешный северный говор, и одинокое житье, и рубленая баня во дворе, и огромная русская печь, в которой Катерина варила уху из рыбы, картошку и пекла пироги. Вместо кастрюль у нее были закопченные казаны, которые она таскала из печки ухватом. Такое Нина видела только в кино, и не переставала удивляться, как по-старинному не торопясь, основательно и спокойно живут еще на земле люди. Она тоже успокаивалась, приходила в себя. Где-то далеко, за необозримыми далями и непроходимыми лесами остались городская суета, сутолока, шум, волнения и тревоги. И даже неведомая опасность словно отступила, стала постепенно забываться.

По утрам Нина ходила к колодцу. Бледный рассвет стыл над оловянными водами Хандоги. Пожухлая трава покрывалась седой изморосью, в пустынных палисадниках гулял ветер. Казалось, на тысячи километров вокруг нет ни души. Былые страхи чудились нервным кошмаром, который ушел и не вернется. Невозможно было себе представить, что кто-то может добраться сюда, на край земли, чтобы расправиться с ней так же, как расправились с Артуром. Неизвестные враги остались так далеко, что стали почти сном. Таинственный «черный человек», – проклятие гения, – тоже превратился в призрака, рожденного больным воображением сначала художника, а потом и ее, Нины. А может, и в самом деле, она все это выдумала?