…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология - Владимир Николаевич Базылев

связаны именно с дискурсом борьбы: «о борьбе идей и направлений в языкознании нашего времени» постоянно будет говорить Р.А. Будагов [41].

Фрагмент своего разговора с А.Ф. Лосевым в ноябре 1973 года В.В. Бибихин запишет:

«(11.11.1973) Какие огромные перемены на моем веку! Сейчас, конечно, тоже борьба, Брежнев какие-то теории устанавливает, но она чисто политическая, и она меня не касается. Но все равно, все может вернуться» [29, с. 32].

А.В. Ерофеев вспоминает:

«А.Ф. Лосев предложил мне озаглавить беседу для „Вопросов литературы“ в 1985 г. – „В борьбе за смысл“… Я видел перед собой, то восторженного почитателя своего современника Вяч. Иванова, то безжалостного, задиристого борца с позитивизмом, молодого автора „Философии имени“, то погорельца военного времени, то создателя титанического труда по истории античной эстетики, то возникали попутно лакуны, недомолвки, несуразицы, ведущие к недоразумениям» [68, с. 200].

Воспоминания Ю.Д. Дешериева называются «Жизнь во мгле и в борьбе» [62], одна из глав воспоминаний Р.М. Фрумкиной – «Поражения и победы» [160], в сборнике к 100-летию В.С. Абаева – речь идет в буквальном смысле о борьбе и подвиге ученого:

«…это позволили ученому совершить научный подвиг, преодолеть большие трудности, встречаемые на его творческом пути… и стать патриархом современной иранистики, этимологии и фольклористики…» [45, с. 8 – 9].

Однако, если верить словам Н.Е. Копосова, «средний класс» советских интеллектуалов от гуманитарных наук (в том числе от лингвистики) неплохо себя чувствовали в том мире борьбы [93, с. 7]. В свидетели этого мы можем призвать и В. Новикова:

«В нашей академической науке послесталинского и догорбачевского времени такая система сложилась: в каждом институте было, естественно, втайне презираемое официальное начальство – и в то же время существовала своя научная аристократия, не занимавшая руководящих должностей, но имевшая авторитет „по большому счету“, работавшая в основном на себя и лишь удостаивавшая институт своих редких посещений. Да что говорить – я сам примерно таким был до посадки в административное кресло. Так вот этим аристократам сам черт не брат, любое поручение они как оскорбление воспринимают. Мне, мол, некогда – нет, ты подумай, ему некогда выполнять свою основную работу, за которую он деньги получает. Слишком маленькие? <…> А они готовы здесь только числиться, место занимать, но ведь и место что-то стоит, за него надо чем-то платить. Почитывая лекции на стороне, в том числе и заграничной, они все же институтскими титулами представляются: без мундира, голышом, не всякого и пригласят» [122, с. 129].

Поэтому нам показалось важным поместить изучаемые источники в соответствующую интеллектуальную и духовную среду, интерпретировать их в зависимости от идеологических предпочтений или личностных симпатий и антипатий их авторов. Нужно было, конечно, сопротивляться искушению, которому слишком часто подвержены историки науки, – делать более доходчивой часто темную, неловкую и мутную мысль прошлого, переводя ее на современный язык, который ее проясняет, но в то же время и деформирует.

Эмпирической базой нашего очерка и антологии стали, прежде всего, научные тексты прошлого – книги, журнальные статьи, решения заседаний ученых советов, официальные письма и переписка ученых, рукописи и черновики, автобиографические очерки и воспоминания.

«Презентизм» и «антикваризм» – вот две основные целевые установки, в рамках которых в виде очерка и антологии совершилось наше историческое исследование. Презентизм – это стремление рассказать о прошлом для современности. Антикваризм – это желание восстановить картины прошлого во всей их внутренней целостности, безо всяких отсылок к современности. Отсюда проистекает обилие цитат, а не пересказов или рефератов.

Одной из первых нами решалась задача хронологической систематизации успехов и неудач борьбы советской лингвистики 1950 – 2000-х годов за свое место в структуре научного знания. Мы постарались «каталогизировать» результаты научных достижений и неудач, воздать должное крупнейшим исследователям, отметив, если возможно, ошибки и заблуждения, то, что не прошло «проверку временем». Особенно привлекательным был поиск «забытого, но ценного».

Другая задача – представление социального механизма эволюции лингвистических научных идей и проблем этой эпохи – от зарождения, через стабилизацию к угасанию. Это попытка реконструировать основные интеллектуальные традиции, темы и проблемы, характерные для советской лингвистики второй половины XX века, и продемонстрировать непрестанную борьбу за обновление конкретных научных идей, происходящее в ходе полемики с альтернативными подходами и идеями.

Наконец, нас интересовал «человеческий фактор» научной деятельности той эпохи. Мы постарались воссоздать контекст социокультурного и мировоззренческого «боевого» творчества советских лингвистов, анализ «боевых» традиций научного сообщества той эпохи, реконструировать «внешнее окружение», которое способствовало или тормозило развитие научных идей, теорий, подходов.

Архитектоника книги такова: вначале идет монографический очерк, где по правилам исторического описания дается ответ на пять кардинальных вопросов:

• как это было?

• каков был социальный статус науки о языке и языковеда?

• каково было господствующее мировоззрение и как оно соотносилось с маргинальными парадигмами?

• каково было отношение общества к языковедческому знанию?

• каков был микросоциальный климат в этой отрасли советской науки?

Далее читателю предлагается антология, структурированная по десятилетиям – от 50-х годов XX века до начала нового, XXI века, которая включает в себя отрывки из теоретических работ ведущих советских языковедов, из журнальных и газетных публикаций, воспоминаний, бесед, а также из хроники той эпохи.

Наша книга – это описание путей, которыми отечественная наука о языке приобрела на сегодняшний день свое достояние. Она может объяснить нам то, чем мы владеем и что можем ожидать от науки, а также не только привести нам на память тот запас, который мы имеем, но и научить нас, как его увеличить и улучшить. Совершенно справедливо можно ожидать, что история советской лингвистики второй половины XX века дает нам повод для философских размышлений о том, в каком направлении следует направлять наши интеллектуальные усилия для расширения и дополнения запаса наших знаний о языке.

Помочь читателю или сподвигнуть его вынести уроки из прошедшей истории человеческого знания было одной из задач начатого нами труда. Мы искренне считаем, что это один из первых шагов. Продолжение, как говорится, следует.

ЧАСТЬ I.

ОЧЕРК.

БОРЬБА МНЕНИЙ И СВОБОДА КРИТИКИ – ЗАКОН РАЗВИТИЯ ПЕРЕДОВОЙ НАУКИ

[6]

Первостепенная задача истории науки – отнюдь не просто мемориальная, специальная учебная или общепросветительская. Историческое исследование науки может и должно послужить отправной точкой, стать эмпирическим базисом для обобщений любого типа – от создания общей теории науки до ее организации в качестве особого социального института. Все это, в конечном счете, позволит лучше понимать наше прошлое и