Грядущее вчера - Анна Цой

стоит убегать, Рэффи, — даже не сдвинулся с места он.

Всё такой же расслабленный и пронзающий кровавым взглядом.

— В-вы снова меня… произнесли слово, и я упала, — проглоченная слюна была вязкой и застряла посередине горла, — со мной что-то не так?

Плавный шаг в мою сторону. Я отступила на два, ворвавшись в просторный коридор и удерживая дверь кончиками пальцев.

— У меня есть предположение, — замер мужчина, — насколько сильно ты хочешь жить, Фэр?

Вниз по спине прокатилась волна ужаса. Воздух из горла вышел с писком.

— О… очень сильно хочу, — прошептала в ответ, на секунду замешкалась, а после рванула вправо, едва не сбив с ног плывущую навстречу женщину в красном.

— Что произошло?! — она прижала тонкое кружево на собственных ладонях к шёлку на бедрах, — Парзи… милый, вам нужна моя помощь?

Коридор тянулся настолько долго, что я могла различить их голоса спустя сотню своих быстрых шагов, даже тогда, когда подняла подол длинного платья до колен. Ткань жестоко смялась в кулаке, пока я перебирала ногами.

— Окружить башню! Цель — Ауфэр Ньянг, — раздавал приказы кому-то мужчина, — иглы с блокатором. Никаких пуль. Первоочередные действия мои.

Ньянг?

— Я сообщу, что вы задержитесь, — заискивающий тон женщины.

Я успела добраться до лестницы, свернула с пролёта и заметила идентичный прошлому коридор, прежде чем замерла под прицелом не менее десятка тонкоствольных ружей. Винтовок? Штуцеров?

— Празднование терпит, — голос Белых перчаток с высоты одного пролёта, — нам нужно провести новую диагностику, Рэффи. Именно сейчас, пока ты находишься в своём «состоянии».

Он поспешно спускался, а я не знала к кому безопаснее стоять спиной — к нему или к людям с оружием. Секундная заминка позволила сделать выбор. Мужчина был опаснее.

— Твоя жизнь дорога и мне, Рэф, — не спускал меня с прицела своих глаз он, — поэтому мы должны беречь её вместе.

Я помотала головой.

— Вы хотите меня… искоренить, ведь так? Я… кажется болею, а вы не хотите меня лечить! — вырвалось плаксивое у меня.

Он остановился напротив меня вновь. С прямым, казалось, печальным затуманенным взглядом и невысказанным решением.

— Единственный сносный вариант — ты ответвление сознания, Рэффи. Сбой. И тебя и в самом деле нужно устранить, — он немного приподнял подбородок, — но совсем не так, как ты предполагаешь, — плавный шаг ко мне, — доберёмся до лаборатории, проведем диагностику и вольём тебя в общий поток сознания. Ты почувствуешь себя единой, — усталый выдох, — как и несколько раз до этого.

Глаза тревожно сузились.

— С-сбой? — переспросила у него.

Медленный утвердительный кивок.

— Но я не хочу быть единой с кем-то, — шёпот, пока я отступаю к матовому стеклу за спиной, — я хочу быть одна. С-самой собой.

Мужчина прикрыл глаза. На несколько секунд — пока я пятилась, а стволы ружей всё ещё были направлены в моё плечо.

— Никогда не выходит, — дёрнул уголками рта тот, у кого были кровавыми глаза, — значит: Trau…

Договорить он не успел — мои пальцы коснулись его губ в останавливающем жесте, последняя буква слова осталась лишь в его уме, а карие глаза удивлённо расширились.

— Не нужно, — так и застыла я, — я очень хочу жить.

Этаж над облаками, на котором мы сейчас находились, стал весомым доводом к сотрудничеству. Окно подсказало.

— В этом и подтекст. Основание кровоточащего рубца, Рэф, — убрал мою руку от своего лица он, — я сделаю всё, как нужно. Обещаю, что ты ничего не вспомнишь, — и на выдохе, — Traum.

Безвыходность.

***

— Тильда Стандэн — криворукая задница! — кричала десятилетняя я, смотря на собирающую отцовский портсигар сестру, — папа тебе за это запретит сидеть вечером с нами, ха! — видя испуг в её глазах, — останешься без ужина и умрёшь ночью от голода!

Семилетняя Тиль утирала пальцами влагу с глаз, оставляла на сигарах темные пятна, отряхивала их от каминной пыли и сажи, а после складывала в металлический короб.

Я ненавидела её всем сердцем. Мама в порыве злости как-то выкрикнула, что его у меня вовсе нет, раз я могу быть настолько злой к сестре. А Тильда была доброй, она часто ябедничала, но только если я дразнила её, забирала или ломала вещи, или запирала её кукол в клетке попугая в своей комнате.

— Ты пойдёшь со мной на площадку? Ты обещала маме, — она неуверенно подняла на меня глаза.

Я запомнила именно этот взгляд: молящий, заслонённый слезами почти на треть и полный осознания того, что умолять меня бесполезно. А ещё чувство внутри меня — упоение своей властью, едкая мерзкая чернота, злорадство, грубость, ненависть, осознание собственной безнаказанности.

— Я что, каждый день должна тебя выгуливать? — я усмехнулась, — как собаку? — подалась вперёд с насмешкой, — иди играй с другими плаксивыми детишками!

Она низко опустила голову, едва касаясь подбородком собственной груди.

Я даже представить боялась насколько больно и тошно ей было в такие мгновения. Вся её жизнь была адом, в котором главными демонами, как бы это ни было странно, были её сестра и отец.

Все началось в тот год, когда мне исполнилось три. Я мало что помнила, кроме одного беспокойного дня, когда мама плакала больше всего. Она делала это раньше, но что может понять настолько невеликий ребенок, уже тогда осознающий, что она слаба? Я презирала её за это до поздней юности. Жалела почти всегда, но не могла понять, почему она не делает даже вздоха без чьей-либо помощи.

Отец же был воплощением силы. Весёлый, большой, разрешающий мне всё на свете. Вероятно, любящий только меня. Я хотела быть похожей на него.

Особенно в тот день. Он приносит домой завёрнутую в мерзкий розовый комбинезон дочь, прямо говорит маме о любовнице, оставляет ребенка на кресле у камина и идёт в свой кабинет — его ждала работа.

Она не сказала ему и слова. Лишь поплакала в коридоре, пока я разглядывала нового члена семьи, ревущего до красноты, затем долго не решалась приблизиться, а после… выбросила меня как что-то ненужное, заменив на вечно ноющую Тильду. Мама дала ей другое имя — не стала оставлять пресловутое «Дарья», данное, как выразился отец, «безродной идиоткой, посмевшей подкинуть ему девчонку».

Но моё отношение к сестре было спровоцировано совсем не этим. Как же пела моя душа, когда папа раз за разом прогонял подросшую Тиль из своего кабинета, в который пускал только меня. Только я была «Дочь», только я могла попросить что угодно, только я не наказывалась за проделки.

Её же он не принимал и обращался к ней лишь при необходимости. Я относилась к ней ровно так же, как делал это он. Холодно, лишь изредка поддевая или