Падальщик - Александр Авраменко

Парень стиснул зубы: да, это офицерская жена с детьми. И он поступает бесчеловечно. Его поступку просто нет оправдания. Но… Как быть с теми, кто умрёт утром после её прохода? И кто это будет? Каждый в деревне знает друг друга с рождения. И вот теперь эта… Пройдёт мимо аккуратных, обитых строгаными досками домиков, разнося заразу. Даже ради детей её нельзя пускать! Да, у неё малыши! Но и у его сельчан тоже… Дети… Михаил стиснул на мгновение крепче челюсти, на щеках вспухли и опали желваки мышц, потом снова крикнул:

— Убирайся!

Приник к прицелу, нажал на курок. Ствол дёрнулся. Короткая очередь на три патрона прозвучала неожиданно громко. Офицерша даже присела, когда над её головой провыли пули, а дети разразились громким плачем.

— Я вас умоляю! Пощадите! Пропустите нас! Мы ещё здоровы! Ничего не будет! Мы только пройдём по короткому пути! Там же лишние двадцать километров! А у меня малыши! Они не выдержат такой дороги! Я прошу! Пощадите моих детей! Ну хотите, я заплачу вам! У меня деньги есть!

Она было сунула руку за лацкан чёрного пальто из шинельного флотского сукна, но парень выкрикнул:

— Уходи! Убирайся! Даю тебе минуту, потом буду стрелять на поражение!

В подтверждение своих слов чуть опустил ствол «ПК» и вновь нажал на курок, давая новую короткую очередь на три патрона… Вновь в ушах зазвенело, а одна из пуль, угодив в плоскую плиту базальта, выходящую к дороге, страшно вереща, ушла рикошетом в болото. Каменная крошка полоснула женщину по щеке, и мгновенно по матовой коже протекла алая дорожка, на глазах начинающая темнеть… Она присела, прикрывая собой детей.

— Уходи! Мне свои, деревенские, дороже вас!

— Пощадите! Умоляю!

— Убирайся!

…Она выпрямилась, бессильно бросив чемодан на чёрный асфальт, опустила голову, поняв, что умрёт прямо здесь и сейчас. Этот упрямый деревенский ни за что не пропустит их… Но, как же так? Неужели они умрут здесь? И ничего ему не будет? Его не посадят за тройное убийство? Может, всё-таки этот колхозник сжалится? Позволит пройти?.. И, обрывая надежду, словно ножом, увидела, как чёрный глазок ствола смотрит прямо на её Васеньку и Людочку. Ахнула, разворачиваясь спиной, прикрывая свою кровь и плоть, своё счастье и радость. Пусть лучше умрёт она, а дети останутся живы… Неужели у него поднимется рука убить детей?!

…Михаил больше не колебался. Через деревню он чужаков не пустит ни за что. А этим всё равно помирать. Дамочка права — дети не смогут пройти крюк в двадцать восемь километров. Транспорта давно уже нет. Никто не ездит. Боятся… Уж лучше сразу. Чтобы не мучились… Детишки… Но офицерша, словно почуяв, вдруг лихорадочно засуетилась, толкая детей назад, загораживая собственным телом от пуль… Дура. Из станкача с такой дистанции… Насквозь прошьёт и не почувствует! Но — ладно. Дошло до неё наконец… Перед поворотом, прежде чем исчезнуть из вида, она замерла на мгновение, выкрикнув:

— Будь ты проклят! Чтобы все вы передохли, колхозники-навозники!

И торопливо нырнула за кусты, уходя из сектора обстрела. Михаил скрипнул зубами — ой прав Фёдор Иваныч! Трижды прав! Эти вот, гарнизонные, их, деревенских, за людей не считают. Мы для них — быдло! Ничего! Ничего! Сама сдохнет. Километров через пять-шесть… Отпустил шейку приклада, опустил его на широкую доску, служащую упором и подставкой. Пулемёт задрал ствол в начинающее светлеть небо. Отмахнулся от чего-то невидимого. Вышел наружу, опустил тощий зад на заботливо сделанную при строительстве дота лавочку. Упёрся спиной в мешки с песком, из которых были сложены стены укрепления, вытянул ноги, протянул перед собой руки. Взглянул на расставленные пальцы. Те не дрожали. Удивился — неужели притерпелся? Привык? И сердце не дрогнуло, когда прогонял мамашу с потомством. И готов был стрелять по ним. Да что же это? Совсем уже нелюдью стал? Вяло махнул рукой и вдруг услышал далёкий короткий вскрик:

— Помогите…

Сразу оборвавшийся непонятным звуком. А потом… Испуганный плач детей, мольбы матери. Неподвижный воздух хорошо проводит звуки в полной тишине… А потом сухой щелчок пистолетного выстрела. И глухое булькание. Точно такое, какое Михаил слышал на ферме, когда резали корову… Ветеринар полоснул животное острым, словно бритва, ножом по горлу, та было дёрнулась, но её крепко держали привязанные к кольцам, прикрученным к стенам бойни, верёвки. Несколько мгновений корова постояла, дрожа, только было слышно, как свистит воздух в разрезе, да брызгает кровь толчками, потом животное забилось, упало на колени. А кровь… Кровь так и выплёскивалась толчками, в такт работы сердца… Вся эта картина, виденная в детстве, мгновенно пролетела перед глазами парня, и он рванулся обратно в дот, вцепился в приклад, прищуренными заледеневшими глазами всматриваясь в чёрную дорогу сквозь уже светлеющий воздух… Хорошо, что уже конец мая и полярный день! Листьев ещё нет, голые ветки. А дорогу он просматривает с этой позиции отлично! Фёдор Иваныч не зря был старшиной разведроты в Великую Отечественную… Полчаса. Час. Никого. Не рискнули… Нет! Вот они, твари! Идут! Пятеро. В обычной солдатской форме. Стройбатовцы… Переговариваются на незнакомом гортанном наречии… Подождав, пока фигуры не заполнят собой весь сектор обстрела, колхозник нажал на курок… Громкая очередь. Дикий вопль, испущенный кем-то из пятерых, кто ещё успел что-то сообразить. Трассирующие пули, прошивающие насквозь тела, оставляющие аккуратные дырочки спереди и вырывающие клоки мяса и ткани сзади…

…Он смотрел, как бывшие солдаты ещё дёргались на чёрном асфальте, залитом их же кровью. У кого-то мелко подрагивали ноги. Кто-то натужно пытался вздохнуть простреленными насквозь лёгкими… Михаил просто смотрел, и глаза его были пусты…

…Утром никто не пришёл его сменить. Подождав до обеда, парень не выдержал. Взяв с собой автомат и спрятав пулемёт в тайник, поспешил назад, в деревню, надеясь вернуться поскорей, после того, как всё прояснится. Но человек предполагает, а судьба, как говорится, располагает. Уже давно большая часть жителей переселилась на кладбище. Особенностью эпидемии было то, что тела умерших разлагались почти мгновенно. Практически через трое-четверо суток от человека оставался один скелет, да и тот выглядел так, словно пролежал уже века. Подойдя к магазину, где должна была быть смена дежурных, он увидел застывший «уазик» защитного цвета, принадлежащий пограничникам. На зов Михаила никто не отозвался, и, заглянув внутрь, парень увидел сидящий на водительском месте полусгнивший труп в форме, покрытой пятнами от стремительно разлагающейся плоти. На заднем сиденье лежали патроны и цинк с лентой для «ПК». Немного постояв, он ещё раз посмотрел на труп и направился к сельскому клубу, где расположился Совет деревни и должен находиться дежурный. Было тяжело идти по абсолютно пустой улице. Ни звука, ни шороха. Вымерли все. И собаки, и кошки, и даже вездесущие воробьи и чайки. Наконец, поднявшись в гору, увидел здание красного цвета с высоким большим крыльцом, ускорил шаг.

Двери в клуб были открыты настежь, электричества, естественно, не было. Уже давно, кстати. Почти две недели. Включив большой фонарик, висящий на стене у входа и подсвечивая им, вошёл внутрь. Гробовая тишина. Прислушался. Нет. Точно никого… Для очистки совести обошёл все помещения, но никого не было. Что за чертовщина? Неужели все? Фёдор Иваныч! Точно! Выскочил наружу, жадно вздохнул вольный воздух. Атмосфера в помещении придавила его словно гирей. Прислонился к стене, автомат чуть слышно стукнул, коснувшись деревянной стенки. Надо поспешить! Едва не бегом направился к тропе, петляющей между заборов, чтобы не терять время на обход по дороге. Перепрыгнул через невысокий, как принято было в деревне, забор. Торопливо взбежал на гору, спеша вдоль бетонного забора, огораживающего заставу. Что-то было не так! И только пробегая через двор колхозного гаража, примыкающего к воинской части, сообразил, что отсутствует привычный лай овчарок пограничников. Да и вышка пуста… Ладно. Потом посмотрю. Сделал для себя заметку в памяти…