Тетя дяди Федора, или Побег из Простоквашино - Эдуард Успенский

Ящики лёгкие, весёлые, яркие. И работа лёгкая, весёлая, яркая, если делать её аккуратно. А Шарик всё делал тяп-ляп. Сначала сделал картонно-ящичный пол, потом картонно-ящичные стены, потом из реек, которые Матроскин приготовил для ремонта забора, сделал обрешётку для крыши и тоже обклеил ящиками. Дом вышел сикось-накось, но очень яркий и симпатичненький.

Тут уже и вечер наступил, звёзды высыпали на небо, как веснушки. Вымотанный Шарик как стоял на картонном полу, так и спать свалился, а клеевую кисть под голову подложил.

Утром чуть свет почтальон Печкин пришёл. И давай калитку дёргать. Раньше он смело во двор проходил, на крыльцо и в дверь стучал, а теперь он стал телёнка Гаврюшу побаиваться.

Он калиткой хлопает, стучит по ней, а его никто не слышит. Все спят ещё. Тогда он стал кричать:

— Стук-стук! Дзинь-дзинь! Ба-бах! Блям-блям! Вам телеграмма пришла!

Никакой реакции. Только Гаврюша к калитке подошёл — стал почтальоном Печкиным интересоваться.

Печкин опять кричит:

— Эй, вы! Дзинь-дзинь! Вам телеграмма пришла!

Ничего.

— Так ведь и голос сорвёшь! — сказал Печкин. — А у меня голос не казённый!

Гаврюша прислушался. Услышал слово «голос» и как замычит:

«Му-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!»

Не зря с ним Шарик работал. А голос у него был не такой, как у почтальона Печкина, дохленький. У Гаврюши голосище был, как у электрички. Он полдеревни зараз на ноги поднимал.

Шарик наконец проснулся… и сразу понял, что на него электричка несётся! Он как подпрыгнет вместе с полом, к которому приклеился! Как бросится бежать!

Свой картонный домик он в секунду разметал и весь коробками обклеенный по шпалам бежать бросился. С рогом на голове (это кисть была для клея).

Сначала он спросонок вокруг домика обежал. Потом назад повернул, к почтальону Печкину направился.

Теперь уже Печкин перепугался:

— Инопланетяне! Роботы! До нас добрались!

И побежал. А у Шарика рефлекс: раз кто-то бежит, догнать надо. И вот они, как в мультипликации, по деревне несутся. Впереди Печкин, за ним почтовая сумка развевается, сзади Шарик, весь разными ящиками обклеенный. Шарик Печкина сразу бы догнал, только ему ящики мешали.

Печкин кричит:

— Отвяжитесь! Живым не сдамся!

Шарик в ответ думает: «Ну и не сдавайся! Зачем ты мне нужен!»

Но остановиться не может. Его рефлекс подгоняет. Наконец они до речки добежали. Печкин, как Чапаев, с сумкой в руке через речку поплыл, а Шарик остыл. Он кричит:

— Печкин, Печкин, это я — Шарик!

Печкин тоже остывать начал. Оглянулся назад и всё понял.

— Нет, — говорит, — ваша команда меня скоро в гроб загонит. Ведите меня к себе домой и переодевайте в сухое.

Он, конечно, был прав: он им телеграмму принёс, а его в речку загнали. Они с Шариком быстро домой вернулись сушиться. Хорошо, что утреннее солнышко над зелёной травой уже греть начало, а то бы Печкин совсем простудился.

Пока Печкин в одних трусах на печке сох, дядя Фёдор мокрую телеграмму читал:

«Встречайте нас, мы уже выехали. Ваши родители: папа и мама, ваша верная тётя Тамара и верный денщик-ординарец Иванов-оглы-Писемский. Готовьте место для музыкального инструмента».

— Как-то не по-военному написано, — сказал дядя Фёдор. — «Встречайте нас, мы уже выехали». А на чём выехали, где встречать, откуда выехали непонятно.

Матроскин в это время от Шарика приклеенные ящики ножницами отрезал. Он всё объяснил:

— Выехали из Москвы от твоей мамы. Выехали на поезде. Встречать надо на станции.

— Всё правильно, — говорит Печкин. — У нас на станции московский поезд один раз в день останавливается. Ночью.

Но Шарик спорит:

— А может, они на автобусе выехали или на вертолёте.

— На вертолёте вылетают, а не выезжают, — отвечает Матроскин. — А на автобусе с пианино не ездят. Его в грузовом вагоне везут.

— А что такое денщик-ординарец? — спрашивает Шарик.

Печкин с печки кричит:

— Это что-то вроде шофёра. Есть ещё такие стихи замечательные: «Стой, денщик, жара несносная. Дальше ехать не могу». Мы в школе учили.

— А почему он ординарец?

— Наверное, весь в орденах. Боевой денщик.

Тем временем Матроскин от Шарика последний ящик отрезал и говорит:

— Мне кажется, тебя постричь надо наголо, а то и вовсе побрить. Потому что ты получился весь дырками выстриженный, как в лишаях.

— Вот это дудки! — говорит Шарик. — Зима на дворе, а ты меня постричь хочешь. Лучше я в дырках буду ходить, чем, как крыса, стриженый.

Вдруг во дворе сторожевой Гаврюша замычал, а потом машина забибикала. Это наши со станции приехали. Наши московские. А наши простоквашинские все на крыльцо высыпали на московских смотреть.

Смотрят они: около ворот стоит грузовик, полный народа. В кузове папа с мамой, пианино и дядя незнакомый, военизированный. В кабине тётя больших размеров с подносом, полным пирожных, на голове (это такая шляпа) и шофёр.

Тётя из кабины вышла, всех осмотрела и говорит:

— Здравствуйте. Вот вы какие. А кто из вас будет почтальон Свечкин?

Печкин вышел вперёд:

— Это я. Только не Свечкин, а Печкин.

— Очень хорошо, очень хорошо! — говорит тётя. — Не обижайтесь. Свечкин, Печкин, Огуречкин, лишь бы вышел человечкин — вот что главное. А домик у вас захудаленький. Будем расширять.

Кот Матроскин упёрся и говорит, глядя в землю:

— Не будем.

— Будем, — говорит тётя.

— Не будем, — говорит Матроскин.

Видно, что коса на камень наехала. Или бензиновая пила «Дружба» на гвоздь.

— Это почему же не будем? — спрашивает тётя.

— А нам и так хорошо живётся! — кричит нервный Шарик.

— Вам плохо живётся, — объясняет тётя. — Только вы этого не понимаете. Вы по ошибке счастливы. Но я вам глаза раскрою. Я вас нацелю куда надо, на соответствующие показатели.

Матроскин про себя ворчит: «Мы не пушки какие-нибудь, чтобы нас нацеливать. Вы своего Иванова-оглы нацеливайте».